Инка понимала: платиновые локоны и брак по любви ей не светят. Вся наша кодла ей очень сочувствовала.
В кодлу она влилась, будучи, как уже говорилось, моей соседкой по дому. Вначале она у нас не привилась: слишком уж разными мы были – Инка и мы, дисси[9], блудные дети номенклатуры, почти все отчисленные из Иняза, МГИМО[10]и прочих ВГИКов и работавшие в котельных либо на овощебазах, чтобы не мозолить глаза ментам.
Но Инка была упертой: ради того, чтобы прорубить окно в кодлу, бросила «Плехановку», куда ее с таким трудом запихала мамаша, не пожалев для дверных петель храма науки золотой смазки.
Мы сидим втроем у меня дома – я, Инка и Юлька-вахтанговка, слывущая в нашей компании ведьмой. Юлька гадает Инке на картах.
– Тебе нет настоящего жениха, – хрипло вещает прорицательница. – Зато будет ненастоящий муж. Фиктивный то есть.
– Найдем ей фиктивного мужа! – дал приказ японист-Славик.
Японист-Славик среди нас был исключением во многих отношениях. Его отец, посол в Японии, был, что называется, пролетарского происхождения – беспризорник, сын вора и алкоголички. Окончив школу с золотой медалью, Славик с блеском поступил на японское отделение Института восточных языков. Он ходил, наступая на пятки, оттого, что носы его бахил были с дырами. Из барака за тридевять земель, где он жил с женой, ездил затемно учиться в Москву, садясь в первую электричку – до факультета надо было добираться три часа. В дороге зубрил иероглифы, которые писал на ладони чернильным карандашом.
Его сын, родившийся в Стране восходящего солнца, впервые заговорил именно по-японски и, естественно, пошел по пути предка – поступил в МГИМО, на японский, исправно там отучился (опять же в отличие от многих из нас) и теперь работал личным переводчиком (от УПДК[11],) у московского представителя «Мицубиси».
Еще был Славик великим комбинатором и ярым альтруистом.
Путем хитроумных многоходовок Славик, как считалось, мог отыскать выход из любого житейского лабиринта. Взять хоть Вальку-пушкиниста. Валька был очень застенчивым. Он любил девушек, но девушкам он не нравился – слишком уж ботаник, при нем, как говорилось, было неудобно снять штаны… Пушкинист мечтал покорить Таньку-тюзовку. И японист придумал такую мизансцену: у входа в гостиницу «Интурист», где обитал его босс-фирмач, назначил Таньке свидание от лица застенчивого друга. Затем подкупил двадцаткой фирмачевого шофера. Подкупленный водила усадил пушкиниста на переднее сиденье роскошной фирмачевой «Ауди», обычно запаркованной подле «Интуриста», объехал здание кругом и лихо причалил у входа, где ожидала тюзовка. «Ступай. Ты мне сегодня не нужен», – высокомерно, вылезая из тачки, бросил шоферу пушкинист. Танька была покорена.
Под руководством Славика мы принялись искать Инке мужа.
Искали долго. Наконец эту роль вызвался сыграть Ленька Борщ, актер «на выходах» в театре имени Того Парня. Чтобы Ленька не очень упирался рогами, ему рассказали о вкусном и сытном столе на свадьбе и вообще о сверхзадаче. Борщ после этого как-то даже вдохновился.
Настал день смотрин. Славик-японист и Валька-пушкинист с утра пытались запеленговать жениха. К счастью, количество мест, где он мог болтаться и где его еще терпели, было строго ограничено.
– Так. В Домжуре его точно нет. Он там в прошлом месяце лампочку из светильника вывинтил и разгрыз, скотина, – сказал, что ему все до лампочки, – размышлял Славик. – И в Дом кино его больше не пускают. И в Дом композиторов. Не иначе, как он у Дайки! Удивительное рядом!
Дайка жила в доме работников Большого театра, в квартире, оставшейся после смерти матери – знаменитого на всю страну сопрано.
Было Дайке под 60. Когда-то она окончила высшие сценарные курсы, написала дипломный сценарий, конечно же, «гениальный». По сценарию Дайки никто не захотел снимать фильм – и с тех пор она считала, что все сценарии всех фильмов украдены у нее, взяты целиком либо частично. Короче, крыша у нее съехала основательно. Дайка была соседкой Борща, с которым они мирно спивались вместе и изредка сожительствовали.
Прибыв к Дайке, увидели такой расклад. Борщ на кухне давит поллитру, явно не первую. Его собутыльник – однокашник по «Щуке», актер из провинциального театра, но ведущий, приехавший навестить столицу. Дайка вертится вокруг, подает, подливает. У Дайки три косы. Одна своя, седенькая и растрепанная, а две других – не свои: одна, цвета воронова крыла, привязана ботиночными тесемками. Другая, рыжая, лежит на плече, сама по себе.
Гость из провинции уже изрядно пьян.
– Слу-у-ушай, – убеждает он Борща. – Нуу, ку…ак ты му…ожешь… е…уать такую бу-абуу? Ведь… ик… чтобы ее… ик!.. е…уать, надо обернуть х… ву-атой и только в жу-опу!
– Ну… ну… это мое дело! – бубнит, отстаивая честь дамы, Борщ.
– Это его дело! – встревает Дайка.
Силой оторвав Борща от теплой компании, Славик с Валькой отвезли его на смотрины к теще. Людмила Израилевна увидела жениха – и он мгновенно покорил ее пылкое сердце! Вне себя от счастья она оповещала по телефону свойственников, шуринов и дядьев:
– У моей Инночки жених актер! Человек искусства! Не красавец, но представительный, самостоятельный, для жизни годится.
Она ходила по контрамаркам на все пьесы с его участием. Весь театр Того Парня был посвящен в эту историю:
– К Леньке опять теща на спектакль пришла, пирогов принесла!
Борщ дико смущался. Теща не только пироги носила, но и торты «Наполеон» собственного производства, величиной и толщиной с автомобильную шину; от малейшего дуновения с торта взмывались облака сахарной пудры и взвивались чешуйки слоеного теста. Но вскоре Борщ вошел в роль – шаркал ножкой, здороваясь, неизменно почтительно целовал ручку. Людмила Израилевна краснела от гордости и любви:
– Не зять у меня, а Принц Гамле́́т! Король Лира! – умилялась будущая теща, обсуждая творческие успехи Борща со всеми родственниками, ближними и дальними, членами громадной фамилии потомственных торгашей.
Она прощала ему пьянство.
– Ну, пусть много пьет, он же актер, человек искусства! Женится – остепенится.
В день свадьбы на пороге ЗАГСа толпа гостей дружно распивала портвейн. Время тянулось. Борща на горизонте не виднелось. Солнце, устав стоять в зените, начало валиться за крышу ЗАГСа, наконец, сваты – Славик-японист и Валька-пушкинист поехали за женихом на тачке фирмача, улетевшего по делам в Аргентину. Вернулись смертельно бледные и ошарашенные:
– У жениха белая горячка. Сидит в чем мать родила и на стене в спальне рисует кирпичики.
– Так хватать его надо было за шкирку – и сюда! – вскричала Юлька-вахтанговка.
