Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
Златокудрая душистая администраторша холодно выслушала Танькину речь о том, что Жанша привозит одну гниль. Сухо сказала: «Ну-ка, пойдём посмотрим». И прихватила с собой пакет, который проворно доверху набрала их отборными яблоками из Танькиных ящиков.
На следующий день в администрацию пришли женщины в белых халатах. Администраторша вышла с сумками и приказала Таньке набрать фруктов: «Смотри, хороших набери. Это из проверяющей организации».
– Ну, Танька, облюбовала она тебя, – шептались девчонки, – теперь держись. Предупреждали же: сиди тихо, не рыпайся…
И ещё раскололась Танька: на Новый год Жанша привёз партию яблок с большим превышением ПДК фенола. Те яблоки забраковали, всю партию уничтожили: вывезли на свалку и зарыли. Это по документам. А весь фокус в том, что яблоки лежат себе целёхонькие на складе.
Танька должна их реализовать. Если кто теми яблоками отравится – спишут на новогодние салаты и палёную водку. А он, Жанша, спишет долг. Первые две недели нового года жизнь парализована – никто ничего расследовать не будет. С виду-то яблочки хоть натюрморт рисуй: наливные, румяные.
Рассказывая, Танька всё посматривала на часы и сорвалась: за Тошиком в садик пора.
Жила Руфина Дмитриевна одна. Здоровье в последнее время было неважнецкое. Танька с её мальцом какая-никакая родня: другой в этом свете нету. Девка робкая, пришибленная: стакан воды безропотно поднесёт. Квартира у Руфины Дмитриевны муниципальная: чем неизвестно кому, пускай лучше Таньке с мальцом достанется… Всё на том свете Танькиной матери-покойнице легче в глаза смотреть.
С этими рассеянными мыслями Руфина Дмитриевна шагала в администрацию рынка. С порога гневно потрясла сеткой с яблоками: «А я с ними сейчас прямо в санэпиднадзор, на экспертизу!» Администраторша горячо благодарила её за неравнодушие, приглашала и дальше критиковать отдельные недостатки. Обещала разобраться с Танькиным долгом.
Руфина Дмитриевна вышла из администрации, довольная результатом. Авоську с яблоками несла с собой: они были обычные, не фенольные. Чтобы спрямить путь, шла лабиринтом чёрного хода – его загромождали ящики, коробки. Уже темнело, рынок обезлюдел.
Разгорячённая победой, не услышала кошачье мягких упругих шагов за спиной. И только от удара голова звонко подпрыгнула тыковкой, и в глазах стало горячо от красной черноты. А падения на заснеженный бордюр она уже не чуяла. Яблоки весело заскакали в разные стороны по мёрзлой земле.
И голосом пьяненького Витька над ней сочувственно сказали:
– Опаньки, не рассчитал! Извини, тётка. На войне как на войне.
ОЖЕРЕЛЬЕ ЮДИФИ
Зойка искоса глянула в бронзовое овальное зеркальце: несчастное, с красными надбровьями, опухшее от долгого рёва лицо. В последний раз вздохнула прерывисто, тройным вздохом. Основательно, трубно высморкалась в хозяйкину кружевную сорочку от Фретте – не забыть бросить в корзину для грязного белья.
Вот так вот. Снова стирка, готовка, глажка, уборка. Человек предполагает, а бог располагает. Предполагалось, что Зойка со всем зажитым барахлишком, с приятно тяжёленьким свёртком, вшитым в трусики (заработанное за год), сядет сегодня в поезд восточного направления – и ту-ту! До свиданьица, Юдифь Савельевна, и у нас имеется личная жизнь. Друг сердечный вышел по УДО (условно-досрочному освобождению), стосковался, засыпает СМС-ками. Подкопят с Зойкой деньжат, построят домок, заживут…
В эти самые минуты Зойкин поезд в клубке рельс отыскал свои, родные – и из столичной душной тягостной маеты птицей вольно рванул по России-матушке. А она вот осталась, белугой ревёт на хозяйкиной кровати, и суждено ей, видно, до скончания века обмывать-обстирывать Юдифь Савельевну.
Говорили ей: упаси бог идти прислугой к этим, в подмосковные особняки за кирпичными оградами. Особо к бывшим актрисам: хуже малых детей, капризные да нудные. Но с Юдифь Савельевной, нечего бога гневить, жить было можно.
Чудная: на «вы» разговаривала. Платьев надарила – сколько посылок двоюродным племяшкам Зойка на почту перетаскала – не счесть. После уборки по углам пальцем не шоркала, пыль не собирала. Не проверяла на честность, не подкидывала сторублёвок. За стол без неё, без домработницы, не садилась. А сколько разных историй пересказала – Зойка то ухахатывалась, то слезинку смахивала.
Смотрят вместе телевизор, Юдифь комментирует: «Оленька в этой роли не очень, не раскрылась… Юрочка как сильно играет… Видела его в Доме отдыха с женой – постарел» – это о знаменитых артистах! Самой Юдифи её поклонники телефон обрывают – пришлось отключить. Есть у старой актрисы внучка – души в бабке не чает, ещё бы: бабка – живая легенда. Настрого запретила внучке разбалтывать дачный адрес – жизнь ведёт самую уединённую. А то прознают, где живёт – телевизионщики набегут, папарацци замучают.
А Зойка любила что попроще: например, сериал «Альф». В фартуке, с тряпкой, поставит между ног ведро с водой и трясётся от смеха над прикольным космическим пришельцем, похожим на игрушку из уценённого магазина: нелепую, в грязно-рыжей свалявшейся шерсти – не игрушка, а пылесборник.
Она шагала по посёлку, дивясь, задирая голову на дворцы среди высоких сосен. Заходило солнце, стволы горели ровными медовыми, янтарными, розовыми свечечками. На обочине сидела бабка в обвисшей поношенной футболке и пузырящихся спортивных штанах. На плече, как манто, висел огромный пушистый кот (соседский, потом выяснилось). Бабка страшно, хуже извозчика, материлась.
Это и была живая легенда, ослепительная кинозвезда тридцатых-пятидесятых, в узких кругах звавшаяся Юдифь Прекрасная: орденоноска, заслуженный работник сцены, народная артистка ЭСЭСЭСЭР… А материлась она на ворону, которая разорила синичкино гнездо. Ворона, не обращая внимания на отчаянные пикировки птахи сверху и на многоэтажный мат снизу, сидела на ветке, шамкала, роняя на землю крошечные хрупкие скорлупки, капая нежным тягучим желтком…
Живая легенда была носата и худа, как та ворона. Это потом Зойка увидела Юдифь с высоко взбитыми, переливающимися дорогим старинным перламутром волосами, в мехах, в украшениях… будь они прокляты.
Украшения хранились в тайнике. Зойка обнаружила нычку нечаянно: под диваном тёрла плинтус, пыхтела, энергично вращательными движениями выколупывая грязь, забившуюся в выемку от сучка. А оказалось – не сучок, потайная кнопка. Вылез на пружинах ящичек, а там…
Вот показывают в сказках ларцы – а в них слепящие глаза, брызжущие искрами самоцветы: большие и малые, гранёные и гладкие как яйцо, опутанные витками тяжёлых тёплых жемчужных бус – вот здесь то же самое.
Зойка сразу крикнула хозяйку. Юдифь – лицо каменное – ящичек водворила обратно, а вечером откровенно поговорила с Зойкой. И Зойка, заплакав от чувств и оказанного доверия, торжественно крестилась, целовала крестик: что никогда никому ни полсловечка…
Потом Юдифь частенько уже при Зойке вынимала ящичек, раскладывала сокровища. Будто засыпая, прикрывала тяжёлыми тёмными веками глаза, вспоминала: кто подарил, когда. Зойка слушала разинув рот, развесив лопухами уши: тысяча и одна ночь. Браслет с изумрудным жуком (в цвет глаз) Юдифь получила в день рождения в тёплый июньский вечер. Играли в фанты, много танцевали, много пили шампанского – в бокалы залетал тополиный пух. Легли под утро, а утром – война…
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
