Дюпри схватил пластмассовый дорожный конус, помеченный табличкой:
– Мне все ясно, миссис Стэнхаус! Вашего мужа убил малютка-слаломист!
Спайви не выдержал. Сначала на каждую дурацкую шутку напарника он только фыркал, но теперь заржал и выронил жвачку Дюпри был доволен, когда удавалось кого-нибудь рассмешить, – разряжалась атмосфера. Потом он обычно смолкал. Спайви зажал рот, будто сдерживая рвоту, и кинулся к двери, на пороге чуть не врезавшись в старшего опергруппы Полларда, со своими очками в черной оправе и зализанными темными волосами походившего на битника шестидесятых годов. Отпрянув от мычавшего парня, Поллард вопросительно взглянул на Дюпри. Тот пожал плечами.
Оба встали над трупом и дальше беседовали, точно автолюбители, которые не в силах оторвать взгляд от великолепной машины.
– Слыхал про хрень на плотине? – спросил Поллард.
– Угу.
– Как там Каролина, не знаешь?
– Я пробовал дозвониться. Хахаль сказал, она спит.
– Тот же самый, что на Рождество был?
– Ага.
– Сколько ему лет?
– Не знаю. Двадцать два. Или девять. В этом районе.
– Она молодчина. Будь я женщиной, действовал бы так же.
Дюпри перевел взгляд на Полларда.
– В смысле, если б меня тянуло на мальчиков, то и я бы… Мужики-то всегда ищут кого помоложе. Ну, ты понимаешь.
– Тебя тянет на мальчиков?
– Да нет же… – Потоптавшись, Поллард сменил тему: – Бедняжка, у нее был нелегкий выбор.
– Оклемается. Она прошла хорошую школу.
– О да, твою. Надо же, как не везет человеку.
Дюпри легонько пнул труп:
– Соседи что-нибудь видели?
– Нынче его навестил племянник. Орали. Часов в девять племяш укатил на машине жертвы.
– Номер известен?
– Да. Номер, марка, модель. Все есть. Я тебя дернул, потому что один сосед сказал, что племянник был в брюках хаки.
– Иди ты? – Дюпри вгляделся в покойника.
– Не знаю, тот ли это мужик из парка, но описания схожи.
– А другие родичи дяди Жмурика? Кто-нибудь знает племянника?
– Выясняем. У жены Альцгеймер, она в богадельне. Кажется, еще есть сестра, живет в районе Залива, ищем.
Дюпри перелистывал фотоальбом.
– Я не спросил: кто сорвал банк?
Поллард кивнул на газовый ключ, помеченный табличкой. Эксперт присыпал ключ порошком.
– Брось! – Дюпри покачал головой. – Газовый ключ? Спайви, скотина!
Каждый декабрь на рождественской вечеринке восемь сыщиков убойного отдела выбирали оружие – от бейсбольной биты до кольта, «узи» и всевозможных ножей – и потом при известии о всяком убийстве вносили по двадцать долларов. Угадавший орудие убийства забирал банк. Некоторые ставили на два-три вида оружия, и потому призовой фонд обычно был свыше двухсот баксов.
Оружие выбирали по старшинству – сначала ветераны отдела, потом новички. Салага Спайви глянул в список, в котором все мало-мальски вероятные орудия смерти были разобраны, и назвал «всевозможные тупые предметы», в точности изобразив манеру Ефрема Цимбалиста-младшего[3]. И вот извольте: еще не закончился апрель, но уже произошло убийство лопатой, а теперь – газовым ключом. Невероятно. Из девяти убийств за четыре месяца Спайви сорвал куш в двух.
– Ну, что будем делать? Арестуем Спайви?
– Без вопросов, – ответил Поллард.
Прибыл замначальника отдела Джеймс Такер. Через год-другой шеф уходил на пенсию, и Такер появлялся на всяком происшествии, где ожидались репортеры. Само собой, его прочили на должность начальника, хотя многие ветераны недолюбливали уроженца Сан-Диего, предпочитая выходцев из тесного мирка местных копов.
– Что мы имеем? – спросил Такер.
– Тупой предмет, – известил Поллард.
– Спайви, зараза!
Отвернувшись, Дюпри искал в альбоме фотографию племянника, не особо рассчитывая на удачу. Но вот они, полосы и периоды. Если человек на мосту и убийца старика одно и то же лицо, значит, есть зацепка, дело сдвинулось и непременно будет раскрыто.
Ага, кажется повезло. На причале Сан-Франциско убитый был запечатлен вместе с кургузой теткой и, видимо, ее мужем, молодой черноволосой красавицей и нагло ухмылявшимся парнем лет тридцати пяти с однотонной, явно тюремной наколкой на предплечье. Дюпри вынул фотографию из альбома и спрятал в карман.
На улице разгулялся весенний ветер. Поставив ногу на бампер машины, Спайви ворковал со смазливой репортершей.
– Проводишь пресс-конференцию?
Спайви сдернул ногу с бампера и смущенно пробормотал:
– Мы просто болтаем.
– Ты рассказал о неонацистах?
Спайви выдавил беспечную улыбку:
– Он шутит. Вечные приколы.
– Черт, верно! – спохватился Дюпри. – Об этом нельзя говорить. Спасибо, что уберег от неприятностей, напарник.
Репортерша покосилась в блокнот, и сыщик заглянул в ее записи.
– Слухи о кастрации жертвы не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, – сказал он. – Лучше справьтесь у шефа.
Девушка беззвучно раскрыла рот.
– Покойнику вырезали сердце, но я вам ничего не говорил. Если что, я откажусь от своих слов.
– Не слушайте его! – взмолился Спайви. – Он валяет дурака!
Дюпри открыл дверцу и кивнул напарнику который нехотя забрался в машину С квартал ехали молча.
– Это некрасиво, – наконец сказал Спайви.
– Я предупреждал: без моего разрешения с репортерами не разговаривать. А я всегда скажу, что нельзя.
Спайви отвернулся к окошку. Казалось, машина едет сама собой – Дюпри пребывал в глубокой задумчивости. По мосту переехали на северный берег реки.
Дюпри опустил стекло и свернул в тихий район возле Корбин-парка. Сквозь кроны деревьев в палисадниках мигали фонари над крылечками, поливалки плевались водой, забрызганные тротуары сверкали, точно усыпанные битым стеклом. Дюпри ехал медленно, вдыхая аромат клумб и зарослей сирени. Парковый район ему нравился уже потому, что здесь не случалось серьезных преступлений. Было поздно, все дела откладывались на утро, но он хотел проехать мимо ее дома – может, еще не спит? Дюпри обогнул парк, и фары высветили ее машину на подъездной дорожке перед одноэтажным домом. В глубине дома горел свет – наверное, там ее спальня. Дюпри остановился, достал фотографию из альбома убитого и положил ее на руль. За темным венецианским окном представил Каролину.
