Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Купцы Нью-Йорка хотели, чтобы вся иностранная монета шла в переплавку и перечеканивалась в английские шиллинги, но англичане предпочли более дешевый путь и издали королевскую прокламацию, запретившую кому-либо предлагать за испанский доллар больше шести шиллингов. Как большинство британских законодательных актов в отношении колоний, прокламация оказалась нежеланной и неэффективной.
Серебряные монеты, перетекавшие туда-сюда через американские порты и плантации, были невероятно разномастными. Их привозили люди вроде Уильяма Фипса, который, женившись и преуспев в командовании кораблем, присоединился к карусели торговли материковых колоний с Карибами. Сахар был так выгоден в Вест-Индии, что плантаторы распахивали под сахарный тростник каждый акр земли, и все следующее столетие жители Новой Англии кормили Вест-Индские острова подобно кораблям в море, поставляя бочки соленый свинины и говядины, сушеную перемолотую рыбу для рабов, засоленную рыбу, высушенный лес, мед, лошадей и цыплят в обмен на местную патоку и пиастры. Большая часть этой монеты или ее тень — выписанные в Лондоне векселя — уходила на приобретение английских мотыг и топоров, еще, вероятно, юбок и книг.
В массе своей колонисты были чопорными провинциальными ханжами в грубой одежде и со сдержанными манерами, аскетичным домашним бытом и кругом чтения в пределах Библии короля Якова. Они лепились к берегу, как моллюски, и не стыдились процеживать грязь пиратства ради испанского серебра. Эти люди могли построить корабли, натянуть такелаж и снабдить команду ромом, не задавая лишних вопросов. В 1646 году счастливый шторм занес промышлявшего морским разбоем капитана Кромвеля в Плимут с грузом испанского серебра и экипажем из восьмидесяти человек, «столь истосковавшихся по выпивке, что они стали подобны безумцам». Всем было все равно. Жизнь в городе остановилась. «Моряки истратили и расточили среди жителей огромную сумму денег».
Полновесные, блестящие монеты редко задерживались в колониях, прежде чем пройти по кругу и окольными путями атлантической торговли отправиться назад: в затерянной на краю земли и забытой Богом Америке оставались лишь отбросы монетных дворов мира. Даже испанские доллары, которыми пользовались ее жители, здесь теряли около четверти своего веса. Многие деньги были очень старыми, истертыми на протяжении долгих лет хождения у бесчисленных владельцев, с едва различимыми надписями. Новые же в местном климате увядали очень быстро, и это никого особо не беспокоило. Крепкие руки могли разломать испанский доллар пополам, выскоблить его серебряные внутренности и соединить две половинки капелькой свинца или ртути. Монеты кромсали, сжимали, просверливали и набивали. «Пропотевшие», они часами тряслись в мешке, а вес, который терялся по ходу, накапливался в швах. С ободка монет могли снимать стружку. «Мне горько говорить об этом, — писал в 1699 году из Нью-Йорка граф Белломонт, — но это святая правда: англичане здесь столь беспутны, что я не отыскал ни единого заслуживающего доверия человека, с которым можно было бы иметь дело. Я был вынужден нанять в качестве секретаря собрания на эту сессию одного малого, которого давеча осудили в этом городе за порчу монеты».
Но даже такие монеты имели определенный флер, подобно толпе второсортных европейских венценосных особ сомнительного происхождения, что отправили все эти деньги прозябать в Америку. Сюда доходили исключительно монеты королевских дворов — их ценность то падала, то взмывала вслед за завоеваниями и союзами; их титулы читались подобно Готскому альманаху в Руританской империи мировой торговли, а генеалогические древа вновь и вновь пересекались в кровосмесительных связях прошлого. Здесь были реалы и кроны, дукаты и дукатуны. Небольшие султаны, взятые из оборота в арабской Северной Африке, известные колонистам под именем берберских дукатов. Приплывали муидоры и пистарины, изредка встречались мелкие серебряные османские цехины или чекены с изящным полумесяцем на реверсе. Громадные немецкие серебряные каролины с толстым королем в парике на аверсе. Из крошечного Ливорно пробивались пеццо, скудо — с острова Мальта в Средиземноморье. Флорины приходили из Южной Германии, денежные суммы из Китая в пагодах, по странному стечению обстоятельств — из Мадраса. Были в ходу английские гинеи французские и испанские пистоли а также голландские гульдены. Большой популярностью пользовались португальские жоао и монеты в половину жоао, двоюродные братья всех реалов Испании и те же испанские доллары, которые процветали со времен графа Шлика и теперь, равно как их повелители Габсбурги, приспособились к особым условиям империи: мексиканский доллар с изображением Геркулесовых столпов и девизом «дальше предела»: центрально-европейский талер: севильский доллар, доллар с лебедем, доллар с шаром и голландский доллар с собакой, которую прочили во львы.
Даже с этим ворохом лоскутов сомнительного достоинства наличности всегда не хватало. Американцы страдали от хронического недостатка мелких разменных денег, а большинство монет были крупноваты. В каком-нибудь захудалом американском салуне благородный муидор или чекен мог претерпеть последнее унижение в виде разрубания на куски. Этот сорт разменной монеты, по форме напоминавшей треугольный кусок сыра, был известен под метким прозвищем «острые деньги». Например, целый испанский серебряный доллар разрубали на два полудоллара, четыре четвертинки или восемь осьмушек, будто куски пирога, — привычка так прочно укоренившаяся в американской культуре, что даже теперь во вроде бы десятичной денежной системе США нет двадцатицентовых монет. Лишь 25-центовый четвертак, который многие американцы упорно называют «два куска», а некоторые местные фондовые биржи в 1998 году продолжали объявлять цены в «такой-то восьмой» доллара.
Фипс был из тех американцев, которые сами обеспечивали себе достаток и постоянно отправлялись добывать новый. Он вырос на рассказах о море. На верфях моряки говорили о галеонах и кораблях с сокровищами. пиратском золоте и перуанском серебре, а молодой человек их внимательно слушал. В порту на Карибеких островах он навострил уши: его заинтересовала история «Нуэстры Сеньоры».
Уильям Фипс мечтал о чуде внезапного богатства. Много лет спустя, в 1809 году, путешественник в Новой Англии обнаружил, «что поселенцы питают неистребимую надежду отыскать в земле клад. Предполагается, что деньги закопаны пиратами: но место их погребения, как они надеются, явится им лишь во сне. Когда грезы обнаружат хоть какие-то общие сведения о месте, то местные прибегают к лозе рудоискателей, затем втыкают в землю лопату или кайло и начинают творить разные ритуалы и заклинания, призванные обмануть бдительность духов, охраняющих сокровище». Духи сами по себе— важный штрих, напоминание о том. что за каждое свалившееся с неба богатство нужно платить. Иногда сокровища действительно находили на подмытых рекой берегах и отдаленных островах, под песками и в местах, отмеченных на карте крестиком. Герман Мелвилл и Натаниэль Готорн, Марк Твен и Эдгар Аллан По — все они сочиняли рассказы, придававшие зарытым сокровищам статус американского сюжета. Ощущение одиночества сглаживалось историей, которая могла привязать легенду-другую к безжизненному пейзажу. Вероятно, мысль о том, что ранее его путь был пройден губернаторами и королями, пиратами и конкистадорами со всеми их муидорами, дукатами, долларами и дублонами, служила сиротливому американцу утешением.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
