Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Тем не менее нужно отметить, что существовала и другая сила, которая придала движению вправо дополнительный импульс, и вызвана она была не войной, не политикой и не причинами социального характера. Сила эта – романтическое движение. Это было не просто литературное или художественное направление, с ним было связано формирование нового мировоззрения. Его дух проявлялся в различных сторонах общественной деятельности: наука, политика, социология, религия – все подверглось его влиянию. Характерной чертой романтического движения в Германии было воспевание христианско-германской рыцарственности, тесно связанной с патриархальными и корпоративными порядками германского Средневековья.
Если романтики ставили себе целью представить германский дух в его первоначальном виде, вдохнуть новую жизнь в идеалы веры, манер и морали, то практическим результатом их деятельности стало восстановление старых классовых порядков и сословных различий как в общественной жизни, так и в государственном устройстве, имевших место в старой империи – рейхе. Вне всякого сомнения, идея восстановления рейха находила большую поддержку в западных и южных областях Германии (где ее усиливало католичество и связанные с ним романтические тенденции), в то время как концепция классового общества была более популярна на востоке, где имперские традиции были не столь глубоко укорененными и в целом более фрагментарными. С другой стороны, на востоке, в Пруссии, укрепление классовой системы неизбежно вело к отказу от достижений абсолютизма XVII века, благодаря которому сформировалось прусское государство. Другими словами, введение аристократических и сословных привилегий вело к ослаблению конституционного единства страны. Крупный авторитет в конституционных вопросах Халлер поднял эти идеи до уровня догмы. У него нашлись влиятельные и преданные сторонники в лице кронпринца (впоследствии императора Фридриха-Вильгельма IV) и его друзей (позднее известных как камарилья). Но воплотить эти романтические принципы на практике оказалось непросто, поскольку они еще совсем недавно были реалиями и противодействие им было слишком сильным.
Политическое решение было найдено в тесном сотрудничестве с Австрией Меттерниха, и в аграрном вопросе крупные землевладельцы получили значительные преимущества. После ухода Бойена с поста военного министра в 1819 году наметились тенденции не просто к изгнанию подозрительных элементов, но и к формированию системы, которая гарантировала бы, что «чужеродные», т. е. буржуазно-либеральные элементы будут лишены продвижения по службе, что и до этого происходило лишь в исключительных случаях. Когда Бойен во второй раз занял пост военного министра (1840—1848), он был так же бессилен переломить эти тенденции, как и сама революция 1848 года. Последняя не внесла практически никаких изменений в состав прусского офицерского корпуса, но только укрепила офицерство в его твердом намерении противостоять либеральным идеям и еще сильнее крепить единство короны и аристократии.
Однако внутри самого офицерского корпуса заметно усилилось напряжение, связанное с деятельностью двух противоборствующих лагерей. Принц Фридрих-Карл Прусский в своем эссе (приложение 1) отмечает, что к 1855 году те из «ополченцев», кто остался в армии, дослужились к сорока и более годам до командующих полками и выше. По его мнению, они проявляли безответственность и небрежность при назначении на офицерские должности, и поэтому среди офицеров снова появилось множество «странных типов». Далее принц пишет о том, что сыновьям бедных дворян и стесненных в средствах офицеров стало еще труднее пробиться в люди с помощью военной карьеры и что в конце концов (примерно с 1845 до 1860 года) офицеров приходилось набирать «отовсюду, откуда только можно: молодые буржуа получали офицерские звания в таких количествах, о каких до сих пор не могли и мечтать, а принятые на службу аристократы зачастую оказывались самыми никчемными личностями – это были те, кто забросил учебу, и им подобные. Примерно в то же время качество обучения в наших военных академиях заметно ухудшилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе появились многочисленные случаи воровства».
И тем не менее подобные явления могли выглядеть совершенно по-другому в глазах людей, занимавших более высокое положение в армии, что заставляет взглянуть на вещи шире. Можно привести, к примеру, высказывание фельдмаршала Мантейфеля, главного оппонента принца Фридриха-Карла, который резко возражал против «привилегий для невежественных аристократов», которые существовали с 1840 по 1857 год, т. е. во время правления Фридриха-Вильгельма IV. По словам Шмоллера, Мантейфель часто рассказывал, как ему пришлось вычищать всех этих людей из армии, когда он был главой военного кабинета с 1850 по 1857 год. «Это, – не раз говорил он, – было моим величайшим политическим достижением. Если бы я не исправил положение, мы бы не победили в 1864, 1866 и в 1870 годах. В начале 50-х офицеры были гораздо хуже, чем в 1806 году».
Сходное, но менее резкое, а также более обстоятельное и глубокое суждение было высказано другим историком – человеком, который постоянно находился в тесном контакте с главными действующими лицами и при этом обладал научным складом ума, позволившим ему проникать в суть событий. Это был Теодор фон Бернхарди. Находясь в Берлине 18 мая 1855 года, он записал: «Обедал с майором Швейницем. Много говорилось об армии и политике. Швейниц ведет себя довольно нелепо, хотя человек он достаточно образованный. Как и другие инженеры, он мыслит вполне либерально, но выработал привычку высказываться в духе «Кройццайтунг» (ведущей церковной газеты того времени). Полковые командиры стараются не брать выходцев из буржуазных семей на должности унтер-офицеров. Такой у них приказ! Все направлено на то, чтобы офицеры были сплошь дворянами, как в добрые старые времена. Швейниц поддерживал эту идею, представив в ее защиту совсем не политические аргументы. Он утверждал, что офицеры из буржуазии гораздо чаще влезают в долги. Аристократы, т. е. сыновья бедных офицеров, привыкли обходиться малым. Готовится план расширения кадетского корпуса с тем, чтобы на офицерские должности принимали исключительно кадетов, а это самый верный способ посеять отчуждение между страной и армией – чего они, собственно, и добиваются, хотя им и невдомек, что это вызовет отвращение к армии, как это было до 1806 года. И эти гнусные, омерзительные правила призваны упрочить положение монархии. Буржуа, которые хотят стать офицерами, принимаются только в саперы или артиллеристы. Людей вроде Швейница это сильно раздражало, поскольку на артиллеристов и саперов стали смотреть как на низшую касту. Дело зашло так далеко, что, когда принца Карла назначили фельдмаршалом артиллерии, королева и принцессы смеялись над ним, говоря, как низко он пал – стал артиллеристом!»
Свидетельство из столь информированного источника очень показательно, однако его заключительный эпизод требует некоторого пояснения. По своему социальному происхождению офицеры, служившие в инженерных войсках и тем более в артиллерии, отличались от офицеров пехоты и кавалерии так же сильно, как и в XVIII веке. В последней группе преобладали аристократы, а в первую чаще всего попадали «сыновья почтмейстеров, сборщиков налогов, студентов-переростков и т. д. Артиллерия была благодатной питательной средой для всех, кто не мог попасть ни на какую другую службу». Фон Хана, генерального инспектора артиллерии, такая ситуация очень огорчала, и он считал себя обязанным попытаться поднять социальный престиж артиллерии. Для этого он дал своим подчиненным приказ ужесточить требования к кандидатам в офицеры, включая и социальное происхождение. Эти усилия принесли свои плоды, и в последние годы перед Первой мировой войной артиллерия стала одним из самых уважаемых родов войск. Артиллеристы считали себя гораздо умнее и образованнее пехотных офицеров.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
