Фрэнки кинулась им навстречу так взволнованно, что Джесс стало стыдно.
— Ну что? Что вы с ней сделали?
— Пока ничего, — смущенно ответила Джесс. Фрэнки только поглядела на нее — глаза у нее были большие и голодные. Дженни, съежившаяся на подоконнике, произнесла:
— Так и знала, что вы ничего не сделаете. Никто не смеет. — Она вовсе не издевалась. Просто довольно печально констатировала факт. От этого Фрэнку стало совсем худо, даже хуже, чем Джесс.
— Мы… мы просто хотим отчитаться о ходе работ, — промямлил он. — Мы к ней сходили, и она сказала, что не будет снимать порчу. Пока вот так.
Фрэнки подалась вперед, еще больше расширив глаза.
— Тогда идите и сделайте с ней что-нибудь ужасное. Теперь вы все знаете.
— Зато она не сумела вас обмануть, — сказала Дженни. — Никто не верит, что она ведьма, потому что она такая веселая, и все думают, что это она шутит.
— А ничего она не шутит, — подхватила Фрэнки. — Она настоящая злая ведьма. Правда.
Теперь, поговорив с Бидди, Джесс и Фрэнк обнаружили, что верится в это как-то легче. Джесс по-прежнему в глубине души полагала, что Бидди просто сумасшедшая, но эта уверенность была не настолько сильна, чтобы ее высказывать. Поэтому она ответила:
— Я знаю. Она говорит, у нее с вашей семьей счеты. Обе сестры кивнули.
— Да, счеты, — подтвердила Фрэнки. — А теперь идите что-нибудь сделайте.
— Хорошо, — сказал Фрэнк. — Только… — И он замялся и добавил — голосом резким и даже официальным, потому что ему было так стыдно: — Но надо договориться об условиях, потому что ваш соверен мы принять не можем.
Девочки вытаращились на него.
— Это почему? —спросила Дженни. — Он же стоит больше фунта!
Джесс поняла, что она имеет в виду. В фунте двадцать шиллингов, а в соверене — двадцать один, только, вот досада, соверены уже давно деньгами не считаются. И твердо покачала головой:
— Это нелегальная сделка. — Она сама не очень-то понимала значения этих слов, но была уверена, что слова правильные, к тому же они прозвучали восхитительно официально. На Фрэнки и Дженни это произвело должное впечатление, и они горестно уставились на Джесс.
— Поэтому мы сделаем что-нибудь Бидди, — провозгласил Фрэнк, хотя при самой мысли об этом он снова покрылся мурашками, — если вы пообещаете перестать приставать к… как там его, Джесс?
— К Мартину Тейлору, — подсказала Джесс.
— К кому? — удивилась Дженни.
— К тому рыжему, — объяснил Фрэнк. — Из Усадьбы. Ну, вы его знаете.
— А, к нему! — вскинула голову Фрэнки. Дженни возмущенно подскочила и едва не свалилась с подоконника.
— Мы его терпеть не можем! Он ужасный! Он живет в нашем доме! Это должен быть наш дом, но там теперь живет он, потому что у нас больше нет денег!
— И мы хотим его оттуда вытурить! — заявила Фрэнки.
— Чушь какая! — воскликнула Джесс. — Вы же не можете его оттуда вытурить, потому что дом принадлежит не ему, а его родителям. Он не виноват, что там живет! И обзываться нечестно! Ему не разрешают бить девочек!
Дженни усмехнулась. В такой позе, скорчившись на подоконнике, она была похожа на злую фею.
— А мы знаем, что ему нельзя, — хихикнула она.
— Он тоже обзывается, — добавила Фрэнки. — И мы не перестанем. Вот.
Джесс тут же повернулась и направилась к рассохшейся двери.
— Хорошо. Тогда мы не будем ничего делать Бидди. На милю к ней не подойдем. Вот.
Настало мучительное молчание. Джесс открыла дверь и попыталась выйти за нее как можно медленнее и не оборачиваясь, как будто ждала, что ее окликнут. Фрэнк поплелся за ней. Сестры Адамс не сказали ничего. Прежде чем послышался хоть какой-то звук, Фрэнк и Джесс успели пройти половину каменного коридора. И тут они услышали за спиной торопливые шаги — легкий, тяжелый, легкий, тяжелый. Дженни слезла с подоконника и изо всех сил старалась их догнать.
Она добежала до Джесс, схватила ее за руку и улыбнулась, глядя на нее снизу вверх. Когда Дженни улыбалась, она становилась почти такая же прелесть, как младшая сестренка Вернона.
— Ну пожалуйста! — взмолилась Дженни. — Ну пожалуйста, Джессика Пири, сделай что-нибудь Бидди, и я тебе что хочешь пообещаю! — И лицо ее снова стало как каменное и очень, очень голодное. — Пусть она вообще умрет, и тогда у меня нога поправится! — По ее щекам покатились крупные тяжелые слезы.
Появилась Фрэнки, безмолвно обняла Дженни и увела ее обратно в детскую. Джесс и Фрэнк пошли за ними, чувствуя себя непростительно большими и исключительно гадкими.
— По-моему, если Бидди умрет, толку не будет, — выдавила Джесс. — Тогда она не сможет снять порчу. Она сказала… — Джесс покосилась на Фрэнка. Бидди сказала свое «никогда» очень неприятным тоном.
Фрэнк вздрогнул.
— Дженни, — осторожно начал он, — а что у тебя за наследство? Или ты не знаешь?
Ответила Фрэнки, потому что Дженни уткнулась лицом в свой странноватый фартук и сдавленно рыдала в него.
— Изумрудное ожерелье. А у меня бриллиантовое. Только их уже нет. Все куда-то делось.
— А куда? — спросила Джесс.
Дженни помотала головой, не отнимая фартука от лица.
— Не знаю. Делось — и все тут. И мама тоже. — Она снова зашлась в придушенном плаче, трясясь всем телом.
Фрэнка передернуло. Дела с этими девчонками становились все запутаннее и запутаннее. Фрэнк понял, что в этой мрачной комнате с окном, загороженным мельничным колесом, он не может больше находиться ни секунды.
— Ну, лучше всего, конечно, было бы вернуть вам ваши ожерелья, — предположил он. — А если никак, тогда придумаем, что можно сделать Бидди.
— Пусть сломает ногу, — зашипела Фрэнки.
— Или еще что-нибудь, — бодро, как могла, добавила Джесс. — Мы обязательно что-нибудь сделаем, но только если вы перестанете обзывать Мартина Тейлора.
— Ладно, — покорилась Фрэнки. — Больше не будем. Стоит постараться, правда, Дженни?
Дженни, по-прежнему уткнувшись в фартук, яростно закивала.
Джесс и Фрэнк наконец унесли ноги из отсыревшего дома и пошли восвояси по дороге против ветра. Оказавшись на воле, они так воодушевились, что Джесс пела и размахивала руками.
— Ну вот, с Мартином дело улажено, — радовалась она.
— Опять за бесплатно, — сказал на это Фрэнк. — Так получается, что эта дама в краске — не их мама?
— Нет. Тетя, — ответила Джесс. — Но папа знает мистера Адамса. Он тоже странненький какой-то. Фрэнк, давай отложим Бидди на утро и на сегодня закроемся. Мне сейчас Справедливости уже выше крыши.
