В свете Люсиль была известна как леди Дафф-Гордон, она приходилась сестрой романистке Элинор Глин, но нашла собственное ремесло. Сегодня вещи ее работы воспринимаются многими как образчик чего-то будуарно-торшерного, как маскарадный костюм, но в то время работой Люсиль восхищались, и влияние ее на моду было велико. Ей первой из англичанок удалось снискать славу модельера равно в Лондоне, Париже, Чикаго и Нью-Йорке. До наступления эпохи Люсиль парижские портные, по обыкновению, выставляли в витринах совершенно непримечательные манекены: поверх атласных трико с горлом и рукавами надевали наряд от Дусе или Ворта. А все потому, что считалось неприличным оголять части женского тела; Люсиль закрытые черные трико решительно отвергла и наняла живых манекенщиц. Среди них были Хиби и Долорес, прославившиеся благодаря ей на весь свет. Их современник, художник Этьен Дриан, возмущенно замечал, что эти статные красотки в витрине, в платьях с треном и с тюрбанами на голове, напоминают ему нелепых бесстыжих каракатиц.
Лили Элси в наряде от Люсиль, 1910 год
Люсиль была не только новатором – она также стала учителем для нескольких модельеров, в том числе для Эдварда Молинё, который в начале своей карьеры делал для нее эскизы и постоянно торчал в ее великолепном доме на Ганновер-сквер.
Если в костюме преобладали разнообразные пастельные тона, то цветовая гамма косметики была куда строже: губы не должны были быть красными – только коралловыми, тон лица – кремовый и персиковый. Волосы – исключительно светло-каштановые: тот желтоватый пергидрольный оттенок, за который мы сегодня девушку называем блондинкой, в то время был способен вызвать лишь жалость. Пожалуй, искусство ухода за собой в те времена было на весьма примитивном, по сравнению с сегодняшним, уровне, но в то же время находились барышни – танцовщицы из «Веселой вдовы» и «Принцессы долларов», – которые владели макияжем в совершенстве.
Габриэль Рэй была не слишком талантлива ни как танцовщица, ни как актриса, но обладала имитаторскими способностями. Она была достаточно умна, чтобы сотворить из себя писаную красавицу и внушить публике, что она таковой и является. Она изящно поднимала головку, поправляла густые шелковые локоны, вешала через плечо соломенную шляпку на тесьме и превращалась в копию девушки с иллюстрации к волшебной детской сказке. Казалось, что уста ее источают мед, столь приторно нереальной и порочной была ее внешность. Образ Габриэль Рэй предвосхитил работы Мари Лорансен, изображавшей изнеженных дам с цветами и лентами в волосах. Главную роль в опереттах, где выступала Габриэль, исполняла Лили Элси; много лет спустя Лили рассказывала мне о том, какие опыты с косметикой ставила ее подруга по труппе.
Когда-то увлекавшаяся пуантилизмом в живописи, Габриэль Рэй перед выходом на сцену ставила кистью в уголках глаз пару лиловых и зеленых точек, а у краешков ноздрей – лиловые и красные. Аккуратно и методично, не хуже Жоржа Сера, она рисовала тени на веках и висках, добиваясь оттенка шампиньона. Щеки же ласкали взор оттенками розового – от коралла до шиповника. По подбородку она проходилась кроличьей лапкой, обмакнув ее в терракотовую пудру, мочки ушей и кончик носа подкрашивала в цвет семги, и публика рукоплескала удивительному созданию, похожему на китайскую фарфоровую куклу.
Габриэль Рэй
Из всех актерок именно эта танцовщица лучше всех умела позировать фотографу. Она, несомненно, предвосхитила и эпоху лицевой пластической хирургии: встав перед объективом, она просила двух помощниц встать по сторонам и натянуть у нее под носом шелковую нить, чтобы носик на снимке получился, как и положено, вздернутым. Не одаренная талантом, зато отличавшаяся богатой фантазией, Габриэль Рэй за свою недолгую карьеру сама превратилась в маленький шедевр. Слава актера или танцора редко переживает его самого. Все зависит от таланта и достигнутого успеха: таких балерин, как Мария Тальони или Карлотта Гризи, помнят до сих пор, в том числе по изображениям на гравюрах XIX веке, увековечившим дух балета эпохи романтизма. История театра сохранила имена Бенуа-Констана Коклена и Сары Бернар. Фигур помельче, бабочек-однодневок, проживающих короткий век на сцене и исчезающих без следа, гораздо больше. Людям, родившимся после 1920 года, никогда не приходилось слышать, скажем, о Габи Делис, немного актрисе, немного танцовщице, главный талант которой заключался в стремлении к роскошной жизни. Она блистала, когда мне было пять или шесть лет от роду; когда мне исполнилось 16, она скончалась. Своим первым знакомством со взрослым миром моды я обязан тете Джесси, своей первой влюбленностью – Лили Элси из «Веселой вдовы». Однако именно благодаря Габи Делис я узнал, что такое искусно наведенный лоск, точно просчитанный эротизм, способный воздействовать целенаправленно, пробуждая у мальчика пубертатного периода страстные фантазии.
Мне не разрешали ходить на ее спектакли, матушке казалось неправильным поощрять мое увлечение этой субреткой, но я следил за ее судьбой неотступно. Родители наверняка читали в светской хронике или, может быть, слышали от знакомых о том, что актриса никогда не отказывалась от дорогих подарков. Она не делала секрета из своей частной жизни, открыто выступала за свободную любовь и с подкупающей искренностью заявляла: «Деньги – единственный бастион, где девушка может укрыться от превратностей жизни. Однажды взяв, я никогда не возвращаю». Ценность же ее самой было впору мерить на вес: со всеми бриллиантами, жемчугами и изумрудами эта леди стоила примерно три тысячи долларов за фунт.
Помимо журнальных фотографий Габи Делис, на которые я набрасывался жадно, как ботаник на редкое растение, я сумел войти с ней в контакт и иным способом, через посредство тетушки Джесси. Она частенько рассказывала мне, как имела счастье побывать на утреннем спектакле, и во всех красках расписывала, какая была на артистке восхитительная мантия из перьев, каким милым жестом она срывала с головы шляпку, сооруженную из эгреток, и швыряла на другой конец сцены, на стоявший там шезлонг, под восторженные вздохи зрителей. Те, кто издавал эти вздохи – включая тетю Джесси и меня самого, внимательно разглядывавшего фотографии, – отлично знали: жемчуг на Габи стоит целое состояние, изумруды – самые что ни на есть настоящие. Они достались артистке за то, что она придумала свой собственный неподражаемый танец – другим женщинам оставалось лишь ее превзойти.
Габи Делис в некотором роде была символом переходного периода. Ее предшественницами были великолепные парижские кокотки конца XIX века. Будучи театральной звездой, она предвосхитила появление целого направления моды и шика, символом которого спустя двадцать лет стала королева экрана Марлен Дитрих. Критики в один голос твердили, что голосок у Габи как у канарейки, да и танцует она в целом дурно. Но остается вопрос: был ли тот окружавший ее ореол роскоши естественным или фальшивым? Мир, как известно, падок на фальшь – не я один восхищался Габи, ей рукоплескали страны и континенты.
