– Ох, о чем ты говоришь! – Мать сдернула с головы тюрбан и швырнула на стол. – Я шутила. И вообще, мистер Чемберлен имел в виду другое. Ради победы не обязательно петь глупые песенки и задирать ноги.
Саба ошеломленно глядела на мать. Неужели она искренне верила в то, что говорила? Неужели перед ней та самая Джойс, которая в театре «Гайети» с громким смехом шла с дочкой по проходу зрительного зала, когда на спектакле «Белоснежка» на сцену позвали детей? Джойс возила ее на уроки бального танца, надевала балетки на ее пухленькие ножки. Всего лишь три месяца назад, перед концертом в госпитале, мать не спала до утра и шила красное платье в горошек, а неделю назад со слезами на глазах слушала, как Саба поет «Всю ночь»[24].
– Нет, ты не шутила! – закричала она, давая волю своему гневу. – А если и шутила, то лучше бы ты не говорила об этом сейчас. – Ей вспомнились ее тогдашние мучения – диеты, голод, уроки пения; однажды, когда на репетиции оборвалась трапеция, Саба сломала два ребра.
– Нет, я никогда не думала всерьез о том, что ты станешь артисткой. Все это было забавой, как поход в кино. А теперь наступила реальная жизнь.
И тут Тансу, обычно ее стопроцентная союзница, внезапно зацокала языком, как бы говоря «нет-нет-нет». (Звук этот всегда действовал Сабе на нервы.) Если внучка поедет в Лондон, заявила старая турчанка, ей на голову упадут бомбы. Саба огрызнулась и возразила, что бомбы падали не раз и здесь, на Помрой-стрит. Джойс пригрозила дочери помыть с мылом ее рот, если она еще хоть раз надерзит бабушке. После этого мать с бабкой удалились на кухню. Саба поплелась следом.
– Послушайте, – уговаривала она их. – Ведь я могу поехать куда угодно: в Каир, или в Индию, или во Францию, или куда-нибудь еще. – Сказав это, она представила себе, как поет перед солдатами, стоя на импровизированной сцене на фоне огненно-красного неба.
– Забудь об этом раз и навсегда. – Мать побросала картофелины в кастрюлю и зажгла газ; ее руки покраснели от ледяной воды. – Отец разозлится. И тут уж я буду с ним согласна.
А-а, так вот в чем настоящая причина. Отец разозлится. Мамин эмоциональный флюгер был всегда повернут в отцовскую сторону и чутко улавливал вероятные бури… Саба и ее мать, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
– Мне двадцать три года. Он больше не может диктовать мне свою волю.
– Нет, может! – закричала мать. – Он твой родной отец.
Саба смерила ее презрительным взглядом.
– Мам, у тебя когда-нибудь были собственные мысли?
С ее стороны это была подлость: Саба прекрасно знала, что мать жертвовала собой и своими интересами ради семьи.
Голова матери дернулась словно от пощечины.
– А то ты сама не знаешь? – тихо ответила она после затянувшейся паузы. – Глупая, эгоистичная девчонка.
– Чего не знаю?.. – Сабу словно подталкивала нечистая сила.
– Как тяжело твоему отцу в плавании. Ведь на морских путях сейчас очень опасно, там рыщут немецкие подлодки, а над головой летают вражеские самолеты. Моряки живут в постоянной угрозе новых авианалетов.
После этих слов у обеих спорщиц навернулись на глаза слезы.
– Ма, я хочу заниматься тем, что мне интересно. Не хочу работать на фабрике. Я способна на большее.
– У-ух, – только и смогла произнести мать.
Это тоже было обидно. Хуже того, мать, главная ее поддержка, разговаривала теперь с ней с непонятной ненавистью. А ведь все могло сложиться по-другому… Зарыдав, Саба побежала по полутемному коридору, где со стен взирали на нее фотографии суровых отцовских пращуров-турок и материнских предков из долин Уэльса. Хлопнув дверью, выскочила на задний двор и села в сарае.
Только что ей казалось, что перед ней открывается замечательная жизнь – первое турне по южному побережью, уроки пения с профессиональными педагогами в Суонси; свобода и возможность жить так, как она мечтала. И вот все рухнуло. Впереди ее ждала либо работа на фабрике, либо, если повезет, нелепые любительские концерты или записи на радио.
Нерешительный стук в дверь.
– Саба. – В сарай вошла Тансу в своем цветастом фартуке и резиновых галошах, хотя погода была сухая. В руке она держала лейку. – Саба, – она всхлипнула, – не ходи моя дом. «Не ходи моя дом» у Тансу означало «Я люблю тебя, не бросай меня».
– Тансу, я ничего не понимаю, – сквозь слезы проговорила Саба. – Ты приходила на мои концерты. Ты говорила, что я рождена для пения. Мне казалось, что мы все единодушны в этом.
Бабка сорвала увядший листок с жасмина, который когда-то посадила на заднем дворе. Куст упорно отказывался цвести.
– Слишком много людей покинули этот дом, – сказала она. – Твоя сестра ушла в долины.
– Она не ушла, – запротестовала Саба. Восьмилетнюю Лу, любимицу всей семьи, отправили подальше от бомбежек в знакомую семью, живущую в долине реки Рондда. Иногда по воскресеньям Лу приезжала домой со своим маленьким чемоданчиком.
– Твой отец в море.
– Ему там нравится. Это его жизнь.
– Ты не ходи дорога. – Еще один вариант мольбы «Не бросай меня».
– Тансу, я всю жизнь мечтала об этом. Я заработаю для нас деньги. Я куплю тебе большой дом в Ускюдаре. – Тан часто упоминала об этом городке, когда говорила о Турции.
– Нет. – Тансу избегала ее взгляда. Она так и стояла, потупив взор, старая и массивная, как приморская скала.
Саба взглянула на темнеющее небо, на чаек, летящих к докам.
– Тан, пожалуйста, помоги мне, – попросила она. Когда-то они вместе пели детские песенки. Тан учила ее.
– Я говорить ничего, – отрезала Тан. – Говорить с твоя отец.
Ее отец, Ремзи, работал инженером на судах компании «Файффс»[25], которые прежде возили по всему свету бананы, рис и уголь. Черноволосый, с постоянной легкой трехдневной небритостью, он был красивым и энергичным. В детстве он казался Сабе божеством – повелителем волн. Названия судов, на которых он плавал, – «Копакабана», «Такоради», «Матади» – пьянили ее, словно поэзия. Она гордо восседала на его плечах, когда он шел по Помрой-стрит к заливу, а его окликали местные мужчины, здоровались и спрашивали, не может ли он устроить их на хорошую работу.
Что самое смешное (впрочем, сейчас это уже не вызывало у нее улыбку) – талант певицы обнаружил у нее именно отец. Они были на рождественском концерте в храме св. Уильяма, и маленькая певунья встала на стул и спела песенку о британском охотнике Джоне Пиле[26]. Ее пение было принято с бурным одобрением. Лицо отца расцвело от любви и гордости. С тех пор он просил дочку петь на семейных праздниках турецкие, арабские и французские песенки, которые привозил из плавания.
