– Курбат?! Так этот ваш ротмистр – сын есаула Курбата?! – удивленно воскликнул Семёнов.
– Вот в этом уже, господин генерал, сомневаться не стоит.
– Да, я прекрасно знал этого есаула! В январе восемнадцатого на станции Маньчжурия он командовал сотней в отряде, вышедшим из Китая ради рейда по Стране Даурии. Курбат этот был человек-зверь. Я дважды лично видел куммуняк, которых тот в пылу боя разрубал от плеча до седла. Однажды, оставшись без сабли, князь выдернул из стремян какого-то красноперого сосунка и, захватив за грудь и ремень, несколько минут отражал им удары, словно щитом.
– А под станцией Храповской, – поддержал его повествование Нижегородский Фюрер, – Курбат выбрался из-под своего убитого коня и, поднырнув под жеребца красного партизана, поднял его вместе со всадником. Все сражавшиеся вокруг него на минутку прекратили схватку и очумело смотрели, как этот здоровяк, пройдя несколько шагов с конем и всадником на спине, бросил их оземь.
– Вот как?! Об этом случае я не знал. Верится, правда, тоже с трудом.
– Ничего удивительного. Когда слушаешь рассказы о Курбате, трудно понять, где правда, а где вымысел. Но смею заверить вас, атаман, эту сцену я наблюдал лично. И еще могу засвидетельствовать, что по силе и храбрости сын значительно превзошел отца. В свои двадцать три это уже проверенный в боях, испытанный походами воин.
– Получается, что родился он уже здесь, в Маньчжурии?
– Нет, еще за Амуром. Отец взял с собой двух станичников и перешел границу, чтобы увести жену и сына. Случилось так, что в перестрелке жену и одного сопровождающего убили, отца тяжело ранили. Но сын вместе с другим сумели отбить его и донести до ближайшего маньчжурского села, где тот и скончался.
– Вот видишь, полковник, об этом я тоже не слышал, – с грустью констатировал атаман. – Много их, есаулов, ротмистров, сотников да подпоручиков полегло при моей памяти. – и словно то, что отец Легионера погиб после тяжелого ранения при переходе границы, придало веры в его сына, приказал:
– Адъютант, ротмистра Курбата ко мне!
– Курбатова, – вежливо уточнил Родзаевский. – Для сугубо русского, так сказать, благозвучия.
– Чем «Курбат» не звучно? Тем более что происходит он из старинного рода Курбатов.
– Нам известно, что отец его – действительно, из древнего казачьего, однако ж и дворянского рода Курбатов. Они появились здесь еще с полком запорожцев, направленных на Амур для несения пограничной службы. Но с тех пор, когда ротмистр стал членом Российского фашистского союза, мы сочли, что с запорожскими корнями он порвал окончательно. Опять же, дворянин, князь…
– Князь – это очень даже к месту Если учесть, что ему, как я теперь подумал, предстоит очень важное задание…
Они оба умолкли и посмотрели на дверь, словно на театральный занавес, поднятие которого слишком затянулось.
5
Переступивший порог кабинета рыжеволосый гигант как-то сразу заполонил собой большую часть всего существующего там пространства. По-настоящему, почти по-женски, красивое лицо его, с четко очерченными губами и слегка утолщенным на кончике римским носом, казалось в равной степени и добродушным, и презрительно-жестоким. В то же время широкие, слегка обвисающие плечи словно были отлиты из сплошного куска металла, настолько они выглядели непомерно могучими и тяжелыми даже в соотношении с поддерживающим его мощным туловищем.
– Господин генерал, господин полковник… – твердым, чеканным слогом проговорил вошедший. – Ротмистр Курбатов по вашему приказанию явился.
Прошло несколько томительных секунд молчания, прежде чем Семёнов пришел в себя после созерцания этого пришельца и с заметным волнением в голосе произнес:
– Так вот ты какой, сын есаула Курбата?! – приподнялся со своего «трона» атаман. – Как тебе в моей армии служится?
– Как и должно служиться в армии, да к тому же на чужбине и посреди войны, – последовал ответ.
– Рад, что и положение наше, саму ситуацию правильно понимаешь. Вот она, кость какая, нынче пошла – нашенская, даурская! Любо, любо… Чего молчишь, полковник Родзаевский? Посмотри, какие у нас казаки нынче в строю!
– Об этом и речь, господин атаман, об этом и речь, – подхватился вождь Российского фашистского союза, с почтением глядя на молодого диверсанта. – Любая группа, уходящая за кордон, почтет за честь…
– Значит, это вы и есть тот самый ротмистр Курбатов, – задумчиво произнес атаман, с трудом сумев справиться с охватившим его вдруг оцепенением.
Сейчас, вернувшись в свое кресло, он вообще казался сам себе унизительно слабым и ничтожным рядом с этим человеком-горой.
– Не знаю, тот ли, батька, – с достоинством пробасил ротмистр. – Но что Курбатов – это точно.
Семёнов вновь испытующе осмотрел его. Пышные, слегка вьющиеся волосы цвета ржи. «Римско-русское», как определил его главнокомандующий, нежное лицо с выдающимся массивным подбородком и четким контуром полных губ. Омут голубых с зеленью глаз… Сквозило нечто презрительное и жестокое сквозь редкую и изнеженную красоту этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и магии гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, если бы он явился в этот дом с миссией палача.
– А вы храбры, ротмистр. До дерзости храбры, – с каким-то легким укором произнес генерал.
– Как и положено быть даурскому казаку, – с усталостью и ноткой грусти в голосе пояснил князь.
Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. А двадцатизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на германский манер – на животе, только не слева, а справа. Да и шитая на заказ фуражка с высокой тульей также напоминала головной убор немецкого офицера. Атаман уже собирался съязвить по этому поводу, потребовать, чтобы ротмистр его армии придерживался установленной формы одежды, но, вспомнив, что Курбатов – один из активнейших штурмовиков Российского фашистского союза, запнулся на полуслове.
Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом заурядным. В свое время главком пытался пресечь этот «разгильдяйский манер», потребовать раз и навсегда… Но, поднаторевший на политике и геббельсовской пропаганде Родзаевский сумел умерить его командный пыл одной-единственной фразой: «Зато какое раздражение это вызывает сейчас у японских чинов! Диктовать нам, какую форму носить, они не могут, однако же и мириться с нашим пангерманизмом тоже не желают несмотря на то, что с германцам пребывают в союзниках».
И Нижегородский Фюрер был прав. Поначалу япошки зверели: возмущались, что содержащиеся на их средства белогвардейские офицеры – будущееий костяк военной администрации Страны Даурии, находящейся под протекцией «императора Великой Азии» – слишком демонстративно тянулись ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитали следовать традициям императорской армии России. Русские казаки с презрением, а то и насмешкой отвергали все японское: от военно-полевой формы одежды – нелепой и срамной, до японских винтовок – «непристреляных» и капризных, и потому слишком ненадежных. А также японские обычаи и традиции…
