Еще совсем было темно, но до третьего петушиного кликаоставалось времени чуть. Звезды меркли, ощущалась близость утра. Алексей знал,что в Елагином доме встают ранехонько, и заспешил; надо было успеть привестисебя в порядок и вернуться домой до свету. Даже в своемвозбужденно-одурманенном состоянии Алексей понимал, что негоже тащиться ему,князю Измайлову, по нижегородским улицам в синяках, прихрамывая. Он как могскоро дошел до знакомых ворот, нашарил сквозь прорезь калитки засов и, сусилием приподняв его, протиснулся во двор, ввалился в холодные сени и тяжелорухнул в углу, даже не найдя сил позвать на помощь.
– Кто там? – позвал мягкий девичий голос, показавшийсяему незнакомым. Кровь толчками била в уши. – Кто это?
Дверь из кухни распахнулась, на пороге встала девушка сосвечой, в накинутой на плечи душегрейке. Вгляделась – и упала на колени подлеАлексея:
– Господи! Вы ли, сударь?!
Кровь текла из рассеченного лба, он пытался сморгнуть, новидел только дрожание огоньков в глазах девушки: это пламя свечи отражалось вее слезах.
– Батюшки! – слабо прошелестела она, отставивподсвечник, отчего лицо ее и вовсе утонуло во мраке, и, обхватив Алексеятонкими, но сильными руками, попыталась его приподнять. Коса ее, небрежнозаплетенная со сна, тяжело свалилась на грудь Алексея, и этой малости достало,чтобы дыхание его пресеклось: он лишился сознания.
Впрочем, обморок был не глубок, и Алексей не переставалчувствовать руки девушки, обнимавшие его, тепло ее тела, еще не остывшего отпостели, и губы, скользнувшие по его разбитым губам.
Это мимолетное, но острое блаженство вернуло ему сознание.Он открыл глаза, но девушка отшатнулась. Лицо ее скрылось в полутьме сеней. Итут же высокая черная фигура возникла на пороге. Все тело Алексея ломило, исотрясение пола под стремительными шагами Неонилы Федоровны отдалось в немневыносимым страданием. Он потонул в боли и едва слышал, как Елагина кричит:
– Лисонька! Подай воды! Чистых полотенец! Да где тызапропастилась?
Алексей тупо удивился: «Зачем звать? Она же здесь…»
Потом запыхавшийся голос проговорил:
– Обеспамятела она с испугу! Я ее в светелку свела, уложила.Я помогу вам, тетенька.
И опять сердитый говор вдовы:
– Вот дура девка! Не пришло еще время обмороки разводить! Даладно. Бери его под коленки. Поднимай… Понесли!
Немилостивые, сильные пальцы вцепились в его плечи. И преждечем окончательно лишиться чувств, Алексей успел подумать: «Обеспамятела?Лисонька? Увидевши меня, ничуть не испугалась, а потом… Вот чудно!»
И это было последней его мыслью.
* * *
Однако тут вышла небольшая ошибка. В ту минуту, когдаАлексей ввалился в сени, Лисоньки дома не было. Она бежала по белой от инеяулочке к колодцу. Девушка очень любила раным-рано, еще затемно, пройтись поутреннему морозцу, чтобы враз сон отогнать, и сейчас бойко позвякивалакоромыслом, глядя на медленно тающие звезды.
Колодец был неподалеку. Лисонька быстро набрала воды,выловила из бадейки тоненькую льдинку и в тишине, царившей вокруг, внезапноуслышала тихий стон.
Огляделась… под забором смутно виднелась скорчившаясяфигура.
Призрачный свет инея слабо рассеивал тьму, но Лисонькаузнала человека еще прежде, чем увидела его лицо. Узнала – и сердце забилосьтак, что нечем стало дышать! Он ведь это – тот, о ком с недавних пор тайком оттетеньки, от сестрицы, даже от самой себя грезила она, был распростерт здесь,окровавленный!..
Ничего нет более уязвляющего для нежной девичьей души, чемувидеть юношу, милого сердцу, в состоянии жалостном, беспомощном, взывающем осострадании и незамедлительной помощи. Странно это и диковинно. Однако недиковинна ли вообще природа любви?
Слабенькая, пугливая Лисонька, которая бледнела и закатывалаглаза, стоило ей палец уколоть и каплю крови увидать, поднатужилась, приподнялараненого и, умостив его голову на своем плече, принялась стирать кровь и грязьс его лица.
Глаза, в которые она прежде и взглянуть не смела, вдруготкрылись.
– Луиза, – прошептали бескровные губы. – Liebe,meine Taube… [11] Будьте моей женой… умоля-а…
Он снова лишился чувств, да и Лисонька сделалась на граниобморока от слов сих и от неожиданности происшедшего. Она сидела под забором,не выпуская из своих объятий того, кто только что к ней посватался – этого онане представляла себе даже в самых смелых своих мечтах! – а в голове еетолклась одна мысль: «Что скажет тетенька? Что теперь скажет тетенька?!» И такоставалась недвижима она до той поры, пока не расслышала встревоженный голоссестры:
– Лисонька! Да где ты запропастилась?!
Темная фигура бросилась к застывшей на земле девушке,вгляделась, замерла, ахнула:
– Господи! Ведь это же господин Тауберт?! И он тоже?..
– Тоже? – слабо удивилась Лисонька. – Кто же еще?
– Да князь же! – горячим шепотом выдохнулаЛизонька. – Князь Алексей у нас в сенцах беспамятен лежит! – И тутглаза ее округлились от изумления. – Неужто схватились они? Неужтоподрались? И Тауберт его… в кровь?! Ах, разбойник! Злодей!
В голосе ее зазвенели слезы, она с гневом поглядела наполуживого барона, и Лисонька, не особо вникая в суть ее слов, а только уловивэтот гневливый взгляд, тут же вспыхнула и, покрепче прижав к себе падающуюТаубертову голову, с не меньшим негодованием уставилась на сестру.
Серые и черные глаза встретились, взоры скрестились,полыхнув огнем взаимной ненависти… Но тут же пламень угас, и сестры в неверномутреннем полусвете продолжали глядеть друг на друга – сперва недоуменно, потомс изумлением, потом с робким пониманием.
Они ведь росли рядом с самого младенчества, они были другдля дружки зеркалом, они мысли взаимно прочитывать умели. Так разве ж труднобыло одной угадать причину сердечного трепета другой?
«Значит?..» – засветилась отгадка в глазах Лизоньки, иЛисонька в ответ лишь ресницами дрогнула: «Да, да! А ты, стало быть?..» – «Да,да!» – застенчиво улыбнулась в ответ Лизонька; и сестры, прильнув друг к дружкещеками, счастливо рассмеялись.
– Только бы тетенька не проведала! – шепнула Лисонька,и Лизонька даже вскинулась:
– Господи Иисусе! Что ж это я? Забылась! Тетенька ведькличет тебя, надрывается. Там же князь!..
Лисонька привскочила было, но Тауберт слабо застонал, и онаопять припала к нему, шепча:
– Я здесь, здесь!
