Завтрак подошел к концу, Корнелия убирает крошки белого хлеба и остатки гауды, Йохан встает. Три женщины смотрят на него вопросительно, а он выходит из комнаты, лишь махнув рукой. Марин и Корнелия, кажется, понимают смысл этого жеста. Марин со вздохом берет принесенную ранее книгу. Это «Дурак дураком», пьеса Хуфта.
– Как часто Йохан уезжает? – спрашивает Нелла, но Марин не отрывается от чтения. Нелла повторяет вопрос. Марин откладывает книгу и тут же недовольно восклицает, видя, что загнулась страница.
– Мой брат уезжает. Возвращается. Снова уезжает, – говорит она. – Сама увидишь.
Какое-то время Нелла молча наблюдает за тем, как служанка убирает со стола.
– Корнелия, как там Пибо? – спрашивает она.
– Хорошо, мадам. Все хорошо. – Служанка избегает встречаться с ней взглядом. Сегодня она не в таком веселом расположении духа, ни смешков, ни подтруниваний. Она кажется усталой и чем-то озабоченной.
– Но ему нужен свежий воздух, а в кухне испарения. Пусть полетает в моей комнате.
– Он может схватить что-то ценное, – говорит Марин.
– He схватит.
– Или вылетит в окно.
– Окно я закрою, – обещает Нелла.
Сметая крошки в грязную тарелку, Корнелия бросает лукавый взор на молодую хозяйку, Марин же захлопывает книгу и выходит вон. Служанка, проводив ее взглядом, устремляется за ней, но в дверях, словно вспомнив о чем-то, оборачивается. Одной рукой она показывает на Неллино платье, а пальцами другой изображает работу ножниц. Нелле остается только гадать, означает ли это подтверждение или угрозу. Пока она раздумывает, Корнелия уходит следом за госпожой. Нелла, откинувшись на спинку стула, смотрит невидящими глазами на географическую карту на стене. Через приоткрытую дверь доносится разговор брата и сестры перед его кабинетом.
– Я хочу поговорить с тобой о попугае.
– А что такого? – спрашивает Йохан.
– Я его на дух не переношу.
– Не говори глупости. Это всего лишь птица. Ее птица.
Слышно, как открывается входная дверь.
– Ты куда? – женский голос.
– О господи, Марин, у тебя что, своих дел нет?
Нелла слышит цоканье деревянных паттенов по мраморному полу.
– У тебя теперь есть жена, Йохан.
– А еще у меня есть дело. И не одно.
– В воскресенье? Какие могут быть дела в воскресенье?
– По-твоему, благополучие этого дома обеспечивается по мановению волшебной палочки?
Молчание.
– Ты не пойдешь, – говорит она. – Я не позволю.
– Ты не позволишь? Уж не потому ли, что я тебе ничего не привез? Только платья для жены, в которых она по твоей милости выглядит дурой. – Его голос звучит тихо, зато каждое слово как короткий удар.
Мужские шаги затихают на пороге, хлопает входная дверь, поднимая в доме воздушную волну. Хотя Нелла сквозняка не почувствовала, все свечи в столовой разом гаснут, и она остается в полутьме. А вот и Пибо позвал ее из кухни, она поднимается и осторожно нащупывает дорогу.
Нелла сошла вниз и остановилась на пороге кухни.
За боковым столиком Отто неспешно протирает к обеду серебряные приборы. Она застыла – как бы не показать свое восхищение этими ловкими, проворными пальцами. Хоть он и невысокого роста, плечи у него широкие, и стул кажется маловатым для него. Пока он протирает нож, она стоит как дурочка, не произнося ни слова.
Отто показывает на крюк, на котором Корнелия повесила клетку с попугаем.
– Шумный он у вас, – говорит Отто.
– Простите. Я бы забрала его к себе, но…
– Ничего, мне нравится.
– Правда? Это хорошо.
– Откуда он у вас?
– Дядя принес. Не знаю откуда.
– Значит, не в Ассенделфте вылупился?
Она качает головой. Он что – шутит? Разве такое зеленое пернатое чудо могло родиться в Ассенделфте? Она растеряна. Ему известно название ее городка.
– Вы что, собираетесь весь день простоять на пороге?
Нелла, покраснев, подходит к клетке и сквозь прутья поглаживает попугая. Пибо, ответив на это тихим ик-ик, начинает перебирать перышки, словно что-то ищет. Отто берет вилку и мягкой тряпицей проходится по каждому зубцу. Нелла зажмурилась и вцепилась в железные прутья так, что побелели пальцы. Сияют квадратные кафельные плитки, доходящие до потолка с рисунком, создающим оптическую иллюзию. Такое ощущение, будто стеклянный купол пытается унестись в небесную высь, прорвав оштукатуренную поверхность.
– Это господин Брандт распорядился, – объясняет Отто, перехватив ее взгляд.
– Здорово придумано.
Отто смеется, а у нее внутренности тают и переворачиваются. Таких голосовых модуляций, нежных и одновременно возбуждающих, ей слышать еще не приходилось.
– Мне не нравится, – говорит он.
– Что?
Он тычет прибором вверх.
– Почему? – Она сопровождает глазами движение вилки, так как не решается смотреть ему в лицо.
– Это трюкачество от влажности когда-нибудь отвалится вместе со штукатуркой.
– А Марин говорит, что в доме сухо. И еще что родословная не стоит ломаного гроша.
Он улыбается. Зубы у него белые, как кафель.
– Тут я с ней, пожалуй, соглашусь, – говорит он.
– Насчет родословной?
– Ну, – следует пауза. – Скорее я о сухости.
Перед Неллой огромный трехстворчатый буфет, за стеклом тарелочки и прочая посуда из фарфора. Она впервые видит такую коллекцию. Дома они обходились делфтским фарфором по минимуму.
– В этих тарелках отражен мир хозяина, – говорит Отто. Она пытается понять, чего в его голосе больше, гордости или зависти, но ей это не удается. – Делфт, Дэдзима, Китай. Посуда со всех концов света.
Она встречается с его улыбкой и опускает глаза в пол.
– А Йохан… мой муж… часто путешествует? – спрашивает она.
Отто хмурится, глядя на лезвие ножа, которое ему предстоит отполировать.
– Приходится.
– Но зачем? Разве он недостаточно богат, чтобы послать вместо себя кого-то другого?
Отто пожимает плечами.
– Богатство надо поддерживать, иначе все утечет сквозь пальцы. – Почистив ложку, он складывает тряпицу аккуратным квадратиком. – Пока наши акции идут вверх. – Его палец делает спиральное движение к подобию стеклянного купола у них над головами, и Нелла еще раз поднимает глаза к обманчивой бездне.
– А что произойдет, когда они достигнут самого верха?
– Известно что, мадам. Все покатится вниз.
