— Мне нет оправдания! — как бы говорила эта огромная ширина.
Фа встал, тяжело опершись на стол, и я увидел, что он очень похож на медведя. На косолапого с лицом людоеда.
— Да, двоечников у него, наверное, нет, — подумал я. — Он их просто…
Профессор Фа потянул носом, оскалился и вышел мимо меня в открытую дверь. И уже из коридора донеслось:
— Следуй за мной!
Я вышел в коридор и последовал за профессором, радуясь, что не вижу его странноватого глаза.
Профессор молодцевато сбежал по лестнице, потряхивая теми частями своего тела, которые принято называть «мягкими».
Когда я спускался по ступенькам, они все еще испуганно колебались от шагов профессора. Перед ним трепетали даже неодушевленные предметы.
Мы вошли в библиотеку. Фа остановился так резко, что я чуть не влепился щекой в его спину, круглую и твердую как ствол дерева.
Фа поднял со стола что-то похожее на бандероль и уронил ее мне на руки.
— Теперь это твоя Библия! Ты обязан выучить ее от сих до сих. И за два дня!
— Какая Библия? — пронеслось у меня в голове. — Ветхий завет или, может быть, Новый? Кто же ее мне сюда прислал? Неужели мама?
Однако на обложке вместо традиционных религиозных рисунков я увидел надпись: «Руководство для изучения программы МЦОСРВ» и понял, что такую бандероль, мне, конечно, мама прислать не могла. Такую бандероль можно было получить только от одного человека в мире, профессора Фа.
А по толщине-то «руководство», пожалуй, превосходило Библию и приближалось к Большой Советской Энциклопедии.
Ни за два и ни даже за двадцать два выучить такую книгу, понятно, было нельзя. Тут я понял, что дело охраны животных сложное и что взялся я за него зря и по глупости.
— Тебя наш хаузкипер уже устроила?
Я, моргнув, кивнул.
— Гуд!
Профессор по-хозяйски повел плечами.
Голова повернулась на них как крупный телескоп.
— Скоро вы будете иметь ланч! — объявил Фа и направился к двери.
Раздался скрип, звук удаляющихся шагов, и все стихло.
Тут бы мне облегченно вздохнуть, но я вздрогнул, увидев, что в комнате я, оказывается, не один.
За столом, овальным, как щит воина-скифа, сидели Мриген и Кумар.
Сидели они так, как сидят прилежные ученики, положив локти на стол. Перед ними, как неимоверной толщины буквари, лежали две «библии».
Я сел рядышком и открыл свое «руководство».
Неожиданные слова увидел я на первой странице:
«Уходя, гасите свет!»
Я стал раздумывать над смыслом гашения света в деле сохранения редких животных, но понял его далеко не сразу.
Вступительная часть «руководства» была посвящена правилам проживания в Ле Ное. Ознакомившись с ними, я понял, что мне запрещается готовить еду в комнате, но зато разрешается слушать магнитофон в гостиной и исповедывать свою религию.
Последний пункт меня обрадовал и напугал. Обрадовал, потому что мне в первый раз кто-то разрешил исповедывать мою религию. А испугал, так как оказалось, что до этого я исповедовал свою религию без разрешения.
В этот момент Мриген оторвал подбородок от своей «библии» и ловко подвигал усами над губой.
— Значиться, нам нужно идти иметь ланч.
Кумар закрыл «библию» и ответил:
— Значиться, нужно.
6
Вместе с Мригеном и Кумаром мы пересекли булыжный двор, вместе поднялись в ванную на втором этаже и по очереди вымыли руки. Затем мы спустились в столовую.
До этой самой минуты, до того как я вместе с Кумаром и Мригеном вошел столовую, мне казалось, что ланч — это прежде всего овсянка. Залитая молоком или просто политая маслом. Неважно. Важно, что овсянка.
Во всяком случае, именно такую картинку рисовали в отечественных учебниках английского языка напротив слова «ланч».
Тарелка, до верху наполненная овсянкой. А над нею словно пар клубилось слово «порридж».
Вероятно, создатели этих учебников и не подозревали о том, что обманывают миллионы отечественных учеников. Из всех обитателей поместья исправно ел по утрам овсянку только я. Мне казалось неудобным нарушать старинную английскую традицию.
А Олуэн радовалась, что наконец-таки появился человек, готовый оприходовать древнейшие запасы «геркулеса».
Итак, это была не овсянка.
Но что же это было, если не она?
— Мама, дорогая!
Увидев ланч, я застыл в нерешительности.
Он покоился в посудине, напоминающей гигантскую железную рюмку. В старинных романах такую штуку, кажется, называют «фруктовницей». Уже само название намекало на то, что вряд ли в нее кто-нибудь положит овсянку. Ланч нагловато смотрел на меня парой яблок из-под курчавых гроздьев черного винограда. Зеленые этикетки с красным словом «бразил» горели на яблочных боках как два зрачка. Ланч издевательски улыбался желтым спелым бананом. Он словно бы радовался тому, что обманул меня. Ажурная чаша фруктовницы обрамляла его фруктовую голову как испанский кружевной воротник.
— Да, — подумал я, — вот бы ты был овсянкой, тогда нечем было бы тебе улыбаться.
Мриген и Кумар подошли к фруктовнице и, к моему ужасу, мигом лишили ланч левого глаза, содрали половину виноградной шевелюры. Ланч стал похож на старого лысого одноглазого пирата.
— В конце концов, все мы там будем, — рассудил я и взял желтую банановую улыбку.
Надо сказать, овсянка оказалась не единственным моим заблуждением.
Еще когда Олуэн диктовала распорядок дня, я обратил внимание на то, что в нем нет ужина. По-местному — «саппера». Зато обед — в семь часов. Но где же саппер? Может, вовсе не английский ужин, как нас учили в школе, а немецкий? Есть в «саппере» что-то немецкое, на «муттер» похожее.
А ведь у нас в России основной прием пищи происходит как раз в ужин. Понятно, что его отсутствие радовать меня никак не могло. Ужасная мне рисовалась картина — я, ослабев от голода, падаю с тюком сена у копыт лошади Пржевальского, а она тычется губами в мое постепенно охладевающее тело.
Мы уже доедали ланч, когда в столовую, по-хозяйски вытирая руки полотенцем, вошла Олуэн. Она подошла к шкафчику у стены и распахнула его дверцы.
— Глядите сюда!
Мы заглянули в шкафчик, ожидая увидеть внутри нечто интересное. В шкафчике стояли какие-то разноцветные коробки.
— Тут у нас, ребята, находятся сухие завтраки. Вот хлопья кукурузные. А вот хлопья кукурузные с изюмом. Это хлопья кукурузные с изюмом и с шоколадом. Галеты. А теперь смотрите вот сюда! — И Олуэн открыла холодильник.
