— Как говорится, без комментариев. Вы все видели своими глазами. Два сбоя, и оба не объяснимые ни логикой борьбы в призу, ни уровнем подготовки. Слово за вами, Наталья Евгеньевна, — подытожил картину мошенничества директор ипподрома.
— Ну и задачку вы мне задали! Не знаю, с какого бока подступиться. Давайте начнем с ветеринарной службы. Распорядитесь, чтобы у этих лошадей, пятого номера и второго, срочно взяли кровь и сделали анализ на количество содержания адреналина. И еще. Предупредите бухгалтерию, чтобы все крупные выигрыши в этом заезде выдавали только после предъявления удостоверения личностей. Список этих людей должен быть у меня. Кроме того, я возьму видеозапись заезда, может быть, увижу что-нибудь интересное.
Наталья Евгеньевна подошла к окну посмотреть, не ушел ли Синебродов? Его на прежнем месте не оказалось. Ею овладело странное чувство: то ли огорчения, то ли обиды, и невольно вспомнилось далекое прошлое, когда они с Градолюбовой, обе девятиклассницы, были неравнодушны к Володьке. И вдруг он исчез неизвестно куда…
Ольховцева вскоре поступила в университет на юрфак, увлеклась сыском и вся погрузилась в изучение криминалистической науки. Она попробовала себя во всех качествах универсального сыщика: в оперативно-розыскной работе, дознании и эксперта, но выбрала биологическую стезю в криминалистике, знала все последние достижения в этой области, имела собственные открытия и успешно использовала их в практической работе.
Мужчины незаметно отошли в ее жизни на второй план, приобрели, если можно так выразиться, вспомогательное значение, обеспечивая нормальную жизнедеятельность организма. И не более того. Ее это вполне устраивало, во всяком случае до тех пор, пока не объявится некий особенный экземпляр, способный разрушить укоренившиеся привычки.
Синебродова она встретила снова уже в качестве мужа Градолюбовой, и никаких иных, кроме дружеских, чувств он уже в ней не вызвал. Тем не менее сейчас, не найдя его там, где хотела увидеть, Ольховцева ощутила легкую горечь…
Когда на информационном табло появились Цифры выигрышных комбинаций, к Кривцову подошел начкон Степного конного завода и, тряхнув перед ним стопкой тотализаторных билетов, сказал, неприятно ощерившись:
— Зря вы, Игорь Николаевич, отказались от моего предложения. Могли бы дуриком срубить хорошие деньги.
Выдача на каждый выигрышный билет получилась приличной, но повезло немногим. Через некоторое время в конюшню к Михалкину принесли спортивную сумку, полную денег. Он отрядил гонца за спиртным, кликнул дружков-подельников и закатил пьянку.
— Вот почему я тебя уважаю, Толя, ты не жлоб. Любишь посидеть в теплой компании и не дерешь нос, как эти французы пархатые, якобы мастера международного класса.
— Ты не прав. Не все среди них падлы. Взять хотя бы Пашу, соседа твоего по конюшне.
— Сравнил тоже. У Паши лучшие в стране лошади. Все пенки с конных заводов. С таким товаром и я бы стал душа нараспашку.
— Я слышал, Решетников кем-то ему доводится.
— Об этом все знают. Иначе с какой стати направлять к нему лучший товар?
— Сегодня я его на кругу видел. Одет странно.
— Наверное, ошибся. Его сюда калачом не заманишь. Приезжает только на выводку.
— Правду болтают, что купленный в Швеции производитель без яиц? Как его?..
— Яйца у него на месте, а вот семенные канаты действительно закупорены.
— И что же наши смотрели, когда покупали?
— Смотрели, да, видно, ничего не увидели.
— Или не захотели увидеть.
— А какой понт? Неустойку все равно заплатят.
— Подставляй карман шире. Поезд ушел. Проморгали коннозаводчики. Истек срок.
— Ладно дуру-то гнать. Такие уж у нас дураки, дадут себя облапошить. Ишаку ясно, кто-то прилично наварил на этом.
— Хватит, мужики, все о работе да о работе. Давайте о бабах. Днем в конюшню ко мне прибегал жучок, выдал прикол — чуть не подох со смеху. Рассказал, на букмекеров накатал рэкет и, не поверите, пять баб среди них. Говорит, машут ногами не хуже Чака Норриса.
— А еще чем машут, не рассказал? Этим нынче никого не удивишь. Сейчас бы Таньку сюда. Вот баба! Пожиже развести, на всех хватило бы. Скажи, Толик?
— Это какая Танька? Из конторы, что ли?
— Ты ее не знаешь. Когда-то у Анатолия Ивановича работала. Ой и хороша штучка. Налей, Толя, еще по полстаканчика.
В дверь каптерки постучали, и, не дожидаясь разрешения, на пороге появился ипподромный кузнец — мастер золотые руки. Обязательный, уважительный парень лет за тридцать.
— А… Валера. Проходи. Выпьешь с устатку?
— Спасибо, Анатолий Иванович. Оглоблю для призовой качалки я наладил. Посмотрите? Может, что не так?
— Я тебе верю. Ты — мужик добросовестный. Столько хватит? — Михалкин, не глядя, достал из тумбочки две бумажки и протянул кузнецу. Попались две сотенные.
— Даже больше, чем я рассчитывал. Спасибо. Всегда к вашим услугам.
— Может, все-таки выпьешь?
— Нет, я побежал. Дел еще по горло.
Когда за Валерием закрылась дверь, наездники возобновили разговор.
— Говорят, и другой купленный за бугром жеребец тоже никуда не годится…
— На прошлой неделе пал. Подох на кобыле. Чересчур горяч оказался. Разрыв аорты.
— Это было ясно, когда он еще в карантине стоял. Ветеринарный врач составил акт и отослал в управление.
— И что?
— Ничего. Ни ответа, ни привета.
— Это не его вчера грохнули в ветлазарете?
— Его. Но там другое дело. Говорят, его сатанисты уделали.
— Мужики, не в курсе, сколько всего отстегнули за лошадей?
— Огромные деньги. Нам с тобой и не снились.
— Вы будто вчера родились. Я сам ездил за лошадьми вместе с Кривцовым. Он оформлял бумаги, а я сопровождал лошадей в коневозке. Шведка ему открытым текстом сказала: лошади непригодны для производства. Вроде даже какую-то бумагу дала.
— Завязывай, Толик. Ты лишку перебрал. Несешь какую-то лабуду: чего-то слышал, кого-то видел. Это их дело, там наверху. А наше — сопеть в тряпочку. Получил дрова и делай из них элиту.
— Правильно говоришь. Вот у меня где эта работа. Давай лучше о бабах. Скажи честно, Анатолий Иванович, ты оприходовал ту шведку? С твоей правилой это — плевое дело.
— Сказанул тоже, как в лужу… Эта дамочка из конторы.
— А что, в конторе им зашивают во избежание несанкционированных случек?
— Толя, сколько у тебя, если перевести в дюймы?
— Думаю, пятнадцать будет.
— Ничего себе.
— Но это в возбужденном состоянии.
