Дерсу Узала был охотником-одиночкой. Вся его семья умерла от оспы, а сам он был уже стар и стремительно терял зрение. Он, как и Арсеньев, осознавал пугающую неотвратимость перемен, нависших над первозданным лесом, по которому они оба так любили бродить. Уссурийская ветка Транссибирской магистрали уже была проложена, а вслед за ней появились новые люди, промышленность стала развиваться неслыханными для этого края темпами. Когда зрение Дерсу совсем ухудшилось, Арсеньев привез его в Хабаровск, столицу края, и поселил в собственном доме под присмотром своей жены и дочери. Однако Дерсу не понравилось жить в каменном мешке. «Запрещение стрельбы в городе было для него неприятным открытием»[11], — писал Арсеньев. Однажды Дерсу арестовали за то, что он срубил дерево в городском парке. «Он понял, что в городе надо жить не так, как хочет он сам, а как этого хотят другие. Чужие люди окружали его со всех сторон и стесняли на каждом шагу». Вскоре после этого случая Дерсу вернулся в лес, вооруженный только старенькой ненадежной винтовкой. Предчувствие беды не отпускало Арсеньева, но он не сумел уговорить Дерсу остаться.
Двумя неделями позже Арсеньев получил известие о том, что Дерсу был убит во сне — ночью, во время привала. Его карманы были вывернуты наизнанку, винтовка украдена. Арсеньев отправился на место его гибели и похоронил старика в лесу. Он приметил два кедра, росших неподалеку, чтобы потом по ним узнать это место. Однако когда спустя несколько лет ему удалось вернуться на могилу старого друга, кедров уже не было: «Я не узнал места — всё изменилось… Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…»[12]
Арсеньев умер в пятьдесят семь лет. Один из его биографов написал: «Он благоразумно не дожил до старости». К моменту его смерти уже был выпущен приказ о его аресте, а отдаленная имперская колония, некогда знакомая ему, как свои пять пальцев, превратилась в задворки полицейского государства. Сталин пришел к власти, и его рука дотянулась до тихоокеанского побережья. Арсеньева обвинили в том, что он японский шпион, его личный архив был конфискован. Он не дожил до своего ареста: простудился во время последней экспедиции и умер от осложнений. Весь гнев обрушился на его вдову; ее арестовали и дважды допрашивали, а в 1937-м, на пике Большого террора, она была расстреляна по подозрению в пособничестве японской разведке. Историк Амир Хисамутдинов пишет, что между вынесением и исполнением приговора[13]прошло шестнадцать минут. Дочь Арсеньева была признана соучастницей преступления и провела пятнадцать лет в лагерях, от чего так до конца и не оправилась.
Чудесным образом память об охотнике Дерсу не была утрачена. Сохранилась фотография, на которой он запечатлен вместе с Арсеньевым, и, вполне возможно, где-то еще жива запись голоса Дерсу на фонографе, сделанная опять-таки Арсеньевым. Кроме того, он написал книгу «Дерсу Узала», по которой в 1975 году вышел уже ставший классикой одноименный фильм Акиры Куросавы. В честь Дерсу названа небольшая деревушка между рекой Бикин и Тигровой горой. Самым могущественным существом в его мире был тигр; Дерсу, переживший в юности нападение тигра, по отношению к нему испытывал одновременно и страх, и восхищение. Дерсу называл тигра «амба» — «большой». Во времена Дерсу считалось, что тот, кто убьет тигра без причины, и сам в скором времени будет убит. Равно как и тигр, растерзавший человека, будет выслежен и убит его соплеменниками. И то и другое считалось запретным, и кто бы ни пересек невидимую черту, обратного пути не было. В лесу тогда существовало понимание этого закона — и порядок. Если судить по событиям, которые произошли позже, кое-где этот суровый закон жив и доныне.
Глава 3
Но мы — мы то, что есть,
и нам следует помнить,
что никто не достоин ненависти,
ибо мы все согрешили.
Робинсон Джефферс, Первородный грех
Владимир Марков и Юрий Труш родились в европейской части России с разницей в один год. В приморскую лесную глушь каждый попал по-своему. По разные стороны баррикад они оказались в равной степени по воле случая и в силу собственного отношения к жизни. Труш, как и Марков, приехал на Дальний Восток довольно поздно. Он родился в 1950 году в одной из деревень Новгородской области, где-то на полпути между Москвой и Уралом. Его дед по материнской линии, орденоносный генерал-майор, погиб в сражении в самом начале Второй мировой войны. Отец Труша, Анатолий, пережил два с половиной года ленинградской блокады и закончил службу в чине старшего лейтенанта. Он часто брал сына поохотиться в окрестностях их деревеньки, и это произвело неизгладимое впечатление на юного Юрия.
В начале шестидесятых, когда Трушу было лет четырнадцать, отец как-то взял его с собой в охотничий кабачок. Охотники, друзья отца, шумно обсуждали охоту на кабана. Один из них, будучи уже изрядно навеселе, сболтнул, что ему как-то довелось пристрелить беременную кабаниху вне охотничьего сезона. Среди охотников существует общепринятое правило: никогда не стрелять в беременную самку. В кабачке повисло тяжелое молчание. Потом все снова зашумели, хвастуна выволокли на улицу и жестоко избили.
Когда Трушу было двадцать с небольшим, в казахстанской степи произошел еще один судьбоносный перелом в его жизни. Его работа на золотом прииске подошла к концу, и он слонялся без дела. Будучи умелым охотником, Труш решил, что заработает себе на жизнь с ружьем в руках. Его позвали поучаствовать в массовой охоте на сайгака — это необычная винторогая антилопа со смешным удлиненным рыльцем, из-за которого она кажется выходцем из четвертичного периода. В семидесятые годы сайгаки тысячными стадами скакали по степям Центральной Азии. Охотники планировали отстреливать животных массово, чтобы мясо и шкуру сбыть на европейском рынке, а рога переправить в Китай, где они пользуются большим спросом — считается, что толченый рог повышает мужскую потенцию. На проведение охоты было получено разрешение властей. Когда стемнело, дюжина вооруженных мужчин погрузилась в грузовики и покатила в степь. Обнаружив стадо, охотники включили яркие прожекторы. Животные замерли в страхе и растерянности, а люди открыли огонь по бессчетным парам мерцающих глаз. Десятки животных были убиты на месте, но многие смогли убежать, хотя и были смертельно ранены. Труш вспоминал впоследствии: «Мы возвращались на то же место уже после рассвета и подбирали раненых животных, но всех найти было невозможно. Ночью это вроде и незаметно, а днем понимаешь, как много животных пострадало. Кровь лилась рекой». В охотничьей артели Труш выдержал только пару недель, потом уволился. Он считает, что у каждого животного должен быть шанс на спасение, что охотник и его добыча должны находиться в равных условиях. «Я до сих пор вижу их кровь и страдания, — говорил он. — Вот почему долго я там не протянул: это было чистой воды варварство. И вот почему я так суров по отношению к ночным охотникам, которые используют ослепляющие прожекторы. Это уже нельзя назвать охотой, это просто бойня».
