«Андрей!» — обрадованно подумала Ирина, решая про себя — простить его сразу же или немного помучить, — обернулась и испуганно шарахнулась в сторону.
Прямо перед ней маячило в вечерней темноте страшное, одутловатое лицо старой цыганки, закутанной в серые, бывшие когда-то давно цветными лохмотья. Крючковатый нос, выбившиеся из-под платка грязные, седые пряди, ввалившиеся, словно прожигающие насквозь глаза, отсутствие зубов в провале морщинистого рта создавали полное ощущение только что слезшей с помела Бабы-яги.
— Позолоти ручку, дорогая, — скрипучим, хриплым голосом, под стать внешности, сказала цыганка. — Позолоти ручку, всю правду расскажу.
Ирина отрицательно замотала головой и быстро зашагала к перекрестку. С самого детства она терпеть не могла цыган. Когда-то давно одна из таких попрошаек чуть не увела ее от матери на базаре. Ирина смутно помнила этот случай, свой отчаянный рев, после того как поняла, что ее тащит за руку вместо мамы золотозубая, смуглолицая тетка в ярком, пестром наряде, помнила полный злобы голос: «А ну заткнись немедленно!» — и ненавидящий взгляд черных глаз из-под цветастого платка. «Никогда не будет тебе счастья», — прошипела цыганка напоследок и, плюнув в сторону Ирины, скрылась в базарной толпе. Ирина потом почти год с плачем просыпалась по ночам. Ей каждую ночь снилось, что цыганка уводит ее все дальше и дальше — туда, где страшно и темно…
— От себя не убежишь, красавица, — несся ей вслед каркающий, хриплый голос. — Треснуло зеркало у тебя, треснуло зеркало у него — плохая примета, очень плохая…
Услышав слова цыганки, Ирина остановилась как вкопанная. Старуха тут же оказалась рядом:
— На беду вы встретились, много тебе придется пережить, красавица, сильной надо быть, очень сильной, чтобы сквозь треснувшее зеркало любимого увидеть, чтобы трещинам душу свою не отдать… Никто тебе не поможет, старый друг — сам человек подневольный, может, и хотел бы, да власть не та. Позолоти ручку, красавица, не жалей…
Старуха протянула сморщенную обезьянью ладошку.
— Что ты знаешь? — спросила Ирина, протягивая цыганке монету.
Но старуха ловко схватила деньги, мгновенным движением сунула за щеку и, продолжая бормотать что-то себе под нос, засеменила в сторону.
Ирина вздохнула, пытаясь осмыслить услышанное, и неожиданно поняла, что рука ее, еще минуту назад сжимавшая визитку Андрея, пуста. Она огляделась по сторонам, но увидела только сугробы и несущуюся поземку…
Дома было тихо и пусто. Ирина поразилась этой тишине. Сколько раз она возвращалась домой с работы, и тишина казалась ей уютной и теплой, хотелось отдыхать, хотелось жить, хотелось забраться с книжкой в любимое кресло, хотелось ждать мужа… Теперь тишина стала другой — холодной, словно сторонний наблюдатель, который подглядывает в окна за происходящим внутри квартиры, любопытствующий и праздный, которому нет дела до того, что он увидит, ему просто нужно убить время…
Ко всему прочему, в квартире вместе с этой жуткой тишиной поселился холод. Окна изнутри покрылись снежными узорами — намерзшим льдом. Ирина выдохнула, и в холодном воздухе повисло облачко пара. Она коснулась рукой батареи — еле заметное тепло даже не согрело ее пальцы.
Чиркнула спичкой, засинели газом все четыре конфорки. Ирина закрыла кухонную дверь и устало опустилась на табуретку.
Не зря говорят, что беда не приходит одна… Теперь она еще и без работы. Конечно, работу давно пора было менять, но уходить вот так, в никуда… Раньше Ирина никогда не позволила бы себе этого… Следовало сначала найти что-нибудь подходящее, а уж потом хлопать дверью… Но что сделано, того уже не вернешь… Только что будет теперь… Думай! Ты всегда реально смотрела на вещи! Никогда не зависела от других людей, сделала свою жизнь сама. Сделала такой, какая она есть, и, значит, что-то сделала не так… Значит, ты этого заслужила…
«Заслужила предательство?! — возразила сама себе Ирина. — Чем? Тем, что старалась отдать любимому человеку все, что у меня есть? Тем, что буквально на части разрывалась, работая и учась одновременно?»
Значит, ему не это было надо… А тебе? Что нужно тебе?
Прежде всего — согреться.
Ирина поднялась и поставила на газ джезву. Сейчас горячего кофе — и в постель. Утро вечера мудренее, и главное, — попытаться уснуть до того, как вернется Игорь, чтобы не видеть его и не разговаривать с ним… Хотя, кто знает, вернется ли он сегодня вообще…
Что-то странное сказала ей цыганка… Откуда она могла знать про треснувшее зеркало? Кстати, его обязательно нужно выкинуть, и как можно быстрее, как это Ирина не сообразила раньше? Что-то еще… Ах да, на беду вы встретились… Надо быть сильной, чтобы трещинам душу свою не отдать… Бред какой-то… Никакого Андрея в ее жизни не будет… Вступать в новые отношения, когда как в паутине барахтаешься в старых, равносильно самоубийству…
Возмущенно зашипел газ, залитый кофейной жижей, Ирина перелила кофе в чашку и грустно огляделась по сторонам. Как старательно она приводила в порядок эту старенькую квартиру, как любовно выбирала обои, покупала всевозможные безделушки, как напевала от счастья, расставляя все приобретенное по своим местам, как ждала с репетиций Игоря, чтобы похвастаться ему каждой новой вещью, как радостно было ощущать себя хозяйкой и хранительницей очага… В этот дом она десять лет по капельке вкладывала свою душу, а теперь даже он предал ее своей тишиной и холодом.
Глава 4
Андрей смотрел в окно своего кабинета, слегка приподнимаясь на носки и опускаясь на пятки. Знакомый психолог как-то посоветовал ему таким образом сбрасывать напряжение, накопившееся за день. С утра крупными хлопьями на город падал снег, и купола церквей, пробиваясь сквозь несущуюся белую пелену, казались медленно проявляющимся негативом чуть недодержанной фотографии. Колокольный звон заставил его вздрогнуть. «Нервы ни к черту», — с досадой подумал Андрей, отходя от окна.
В свои тридцать лет он знал о жизни практически все.
Он был единственным и очень поздним ребенком в профессорской семье. Родители — оба потомственные педагоги местного университета — уже отчаялись дождаться детей и даже поговаривали о том, чтобы взять на воспитание мальчика или девочку из детского дома. Матери было сорок четыре года, когда нечаянной, но столь долгожданной радостью появился Андрюша.
С самого детства он был окружен вниманием и заботой. Но не той сюсюкающей заботой, которая обычно портит поздних детей, превращая их в законченных эгоистов, не слепой любовью, в которой чадо вырастает без глаз и без рук, а настоящей любовью, строящейся на доверии и строгости, на уважении чувств близких людей, на взаимной вежливости и понимании.
Его родители безумно любили друг друга, а когда появился Андрюша, отец стал относиться к матери еще более трепетно и нежно, угадывая все ее желания и всеми своими поступками доказывая и показывая, как он благодарен ей за сына. Сколько Андрей помнил себя, родители никогда не ссорились. Атмосфера в доме царила благостная и спокойная. Андрей очень удивлялся, когда, попадая в гости к кому-нибудь из сверстников и сидя на полу за игрой в неизменные солдатики, слышал из-за стены громкие голоса родителей. «Не обращай внимания, — махал рукой приятель. — Это мама с папой ругаются…» Для Андрея эта фраза звучала настолько дико, словно ему сказали, что летом пошел снег.
