— Комаров боишься? Я же вот бреюсь.
— Здесь-то? — сказал мужик и огляделся. — Здесь не комары, а комарики.
— А где комары?
— В тайге.
— Это что — не тайга?
— Настоящей тайги ты не видывал.
— Еще как видывал! — горячо возразил парень.
— Да? — Мужик брезгливо осмотрел парня с ног до головы. — Что ты вообще-то видел в своей жизни?
— Побольше твоего. На золоте сиживал всей задницей.
— За что и сел.
— Ты откуда знаешь?
— Так сам говоришь. Все, кто меряет золото задницей, кончают одним и тем же.
— А ты за что сидишь?
— Я человека убил.
Парень недоверчиво посмотрел на мужика и хотел что-то сказать, но тут на пороге караулки показался Дубов, встрепанный, без фуражки, посмотрел на них, почесал щеку и спросил непонятно:
— Сидите? Ну, сидите, сидите.
Он повернулся, закрыл за собой дверь. И тут же снова выглянул.
— Сизов! Поди сюда. — И, не дожидаясь, когда мужичонка подойдет, спросил его: — Дорогу на новый участок знаешь?
— Нет, не знаю.
— А, черт! — выругался Дубов. — А ты? — крикнул он парню.
— Два раза гоняли.
— Не гоняли, а водили.
— Так точно, гражданин начальник, два раза не гоняли, а водили.
Парень был серьезен, но глаза его насмешливо поблескивали.
— Поговори у меня!
Дубов протянул руку назад, достал фуражку, сдул с нее что-то, надел, снова перешагнул порог и встал над парнем, высокий, строгий в своей новенькой военной форме и сияющих, только что начищенных хромовых сапогах.
— Поговори у меня! — повторил он. Подумал и добавил неожиданное: Послать-то с вами некого. Одних отправить, что ли? Бесконвойники же. Срок у обоих плевый, наматывать себе не будете. Да и некуда вам бежать, окромя как обратно сюда же. — Он помолчал, словно давал время оценить его благородство. — Старшим мог бы ты, — ткнул Дубов пальцем в парня. — Не сбежал бы? Ты ж себе не враг?
Парень ухмыльнулся. Нет, он не был себе врагом. Дураком был, это точно. Иначе бы не вкалывал тут.
— Ну, чего молчишь?
— Не боись, когти рвать не стану, — съязвил парень.
— А рванешь, тебе же и хуже. Сколько по тайге погуляешь? "Зеленый прокурор" — он ведь не милует, выживешь, так через неделю вернешься. И за каждый день получишь довесок — по году зоны. Да не такой, как этот наш курорт. Устраивает? Не устраивает, — сам себе ответил Дубов. — Да и чего бежать-то при твоем сроке?
Дубов знал немудреную психологию подопечных и любил порассуждать на популярную среди заключенных тему о "прогнозировании будущего". Ему непонятен был только этот вот мужичонка, Сизов. Интеллигент, себе на уме. А что-то непонятное за ним. Начальство намекает, что надо, мол сделать так, чтобы этот Сизов почаще общался с Красюком, чтобы покорешились они. Конечно, это не его, Дубова, дело, — в работе с зэками какихтолько фокусов ни бывает, — а все же интересно. Вот и на днях звонили, сказали, что едет какой-то важный чин специально для разговора с Сизовым.
Вдруг Дубов уставился на кусты, куда уходила хорошо утоптанная тропа, замахал рукой:
— Беклеми-ше-ев! Где ты ходишь? Идти надо, а он ходит. Засиделись твои.
— А им все равно где сидеть, — хмуро изрек Беклемишев, долговязый худой конвоир, появляясь из кустов.
— Поторопись, чтоб затемно успеть. Переночуешь там, а утром обратно. Вместе с этим… Сизовым. Завтра ему надо быть здесь.
— Чего это? — не удержавшись, спросил Сизов.
— Так надо.
— А чего?
— "Чего, чего"… Зачевокал. Надо, и все.
Парень и мужичонка снова уселись под столбом: хорошо знали этого Беклемишева — не сразу раскачается. Покуривали, помалкивали, радуясь тому, что срок не задерживается вместе с ними, а идет себе и идет.
Конвоир вышел только через полчаса. Он не стал открывать хлипкие ворота, сделанные больше для порядка, чем для охраны осужденных, пропустил их с носилками через калиточку возле караулки и пошагал следом, косо посматривая за своими подопечными — маленьким Сизовым впереди и этим верзилой сзади. Носилки длинные, чтобы побольше на них убралось, но из-за разницы в росте носильщиков носилки все равно были круто наклонены вперед, и конвоира беспокоило только одно: как бы эта пара не растеряла чего по дороге.
На первом же повороте тропы из-под брезента, прикрывавшего носилки, выскользнул моток веревки. Его бросили поверх брезента, но он снова упал на землю.
— Стой! — крикнул конвоир. — Перевязывай все.
Он оглянулся обеспокоенно. Над низким лесом еще виднелся столб с динамиком на самом верху, и ворона, сидевшая на столбе, вытягивала голову в их сторону, каркала.
— Вот сука, ведь накаркает! — весело сказал парень. В точности то сказал, что только что подумал Беклемишев.
— Не твое дело! — одернул он развеселившегося арестанта.
— А что мое дело?
— Тащить носилки и не вякать.
— Вороне можно, а мне нельзя?
Какая-то мудреная философия была за этими словами, и Беклемишев не нашелся что сказать.
Тайга стояла тихая в этот час. Сойки верещали над головой, первые сплетницы леса. Синицы и поползни суетились у корней деревьев. Серые ореховки бегали по стволам, громко кричали. Черный дятел исступленно бился о сухую березу красной своей головой. Выше, над застывшими в безветрии кронами, скользили в синем небе быстрые стрижи.
Парень не стал перевязывать. Кинул себе через плечо выпавший моток веревки, наклонился к носилкам.
— Берись, чего рот разинул! — крикнул напарнику.
— Как думаешь, зачем я им понадобился? — спросил его Сизов, берясь за ручки носилок.
— Не слышал, что ли? Этап готовят.
— Этап? Куда это?
Парень захохотал.
— На Кудыкину гору. Нашего брата посылают обогревать места, которые похолоднее. А ты как думал? Вахтовый участок переезжает, а сколько мест на той вахте, считал? То-то же. Кого-то надо и отправлять.
Сизов не знал, что будет на новом месте и сколько там понадобится рабочих, но встревожился.
— Я бы не хотел…
— Не разговаривать! — заорал на них конвоир.
Они оба удивленно оглянулись на него: такого в правилах поведения бесконвойников нет, чтобы еще и не разговаривать.
Помолчали и пошли дальше по тропе в том же порядке: впереди Сизов, за ним здоровяк-парень, позади, чуть поодаль, конвоир с карабином. Долго шли не останавливаясь, посматривали на лес, на небо. По небу ползли облака, белые, взбитые, как подушки у мамы.
