— Ты говорил с Луизой?
— Ее нет, месье, уехала на похороны матери. Это она обычно подает чай в библиотеку. У нее довольно заметная заячья губа, как вы знаете, поэтому она не интересует герцога. Иногда чай подает Бертрана, ну, ей-то пятьдесят, не меньше. Но Бертрана растянула запястье, когда они с Николя затеяли этот несчастный спор…
— Понятно, Батист.
«Тиф, Бог мой! И затем она приехала сюда. Бледная и такая измученная, что ее наняли вопреки всем правилам, установленным в замке, но с каждым днем поправлялась и хорошела, пока…»
Сегодня отец не обратил на нее внимания. Но Жозеф подозревал, что старик способен на притворство и большее коварство. «Я от него унаследовал эту склонность к актерству, — думал Жозеф. — Наверняка никто в библиотеке не смог заподозрить, что я встречался с ней раньше».
О» fiy уверен в своем искусстве. Он выглядел спокойным, недоступным, веселым — несмотря на то что его сердце рвалось из груди, как ястреб, в прозрачном горном воздухе завидевший дичь.
Он отвернулся от книжной полки, и перед ним оказалась она с чашкой и блюдцем в руках. Девушка, которая держала его голову на своих коленях, сидела у его постели и поверяла ему свою неудовлетворенность ограниченностью провинциальной жизни. Девушка, которая думала, что понимает месье X… и которая, так очаровательно смущаясь, пыталась рассказать непристойную историю, вычитанную в книге.
Героиня нового повествования, которое он сейчас сочинял, предмет волновавших его кровь фантазий, несколько месяцев преследовавших его.
«О, и девушка, которую ты оскорблял. Не забывай об этом, Жозеф». Он вел себя отвратительно, покровительственно, только потому, что она слишком многое поняла из книги месье X, и это было ему неприятно. Конечно, он намеревался извиниться перед ней до ухода. Но Батист, который разыскивал его повсюду, явился с каретой мадам де Рамбу-то, когда Мари-Лор ушла на рынок.
Вероятно, тогда он думал, что это и к лучшему. Ибо она пробуждала в нем такие сильные чувства (как трогательно она выглядела, выходя из комнаты с гордо поднятой головой), что он мог бы уступить искушению и рискнуть собственным передним зубом.
Но увидеть ее здесь! Сначала Жозеф не мог в это поверить. Он должен был заглянуть ей в глаза. Неудивительно, что она чуть не выронила чашку, — направленным на нее взглядом он хотел выразить все, что мог. Конечно, окончательно узнав ее, виконт был вынужден проявить полное безразличие. Да и что он мог сделать? Наброситься на нее на глазах всей семьи? Или — еще более неуместно — пожать ей руку и осведомиться о здоровье ее отца?
Едва ли можно нарушить правила поведения в отношениях между хозяином и слугой, дворянином и простолюдином, которые установлены на основании дурацкого понятия о превосходстве аристократии. Вас моют и одевают, кормят, вам льстят и, если желаете, обслуживают, — низшие существа.
Эта мысль смутила виконта: в голове проносились воспоминания о содержательном разговоре с Мари-Лор, которые вытесняли желание затащить ее в темный угол, задрать ее юбки и быстро покончить с этим. Взять то, что ему нужно, и жить дальше, освободившись от своих непростых чувств. Доказав свое право на нее, как поступили бы некоторые наихудшие из его круга, например, старый мерзавец барон Рок.
— Пора ужинать, месье Жозеф.
— Спасибо, Батист.
— Между прочим, я знаю, как пробраться в ее комнату, месье Жозеф. Сегодня она будет спать одна, Луиза уехала.
— Ты же знаешь, я не злоупотребляю властью над прислугой, Батист.
«Лицемер, ты целый час только об этом и думаешь!»
— Да, месье Жозеф.
— Во всяком случае, с некоторых пор.
— Совершенно верно, месье Жозеф.
Виконт обвел взглядом тетради, разложенные на столе. Мальчишеские томления и цинизм распутника переплетались с остроумными замечаниями и множеством непристойных подробностей. Довольно жалкое творение, если подумать. А роман, который он пишет последнее время, о султане и сероглазой девушке из гарема — совсем не к месту, особенно в данных обстоятельствах.
— Но… месье Жозеф?
— В чем дело, Батист?
— Когда я тут вынюхивал, собирал сведения, я все время наталкивался на камердинера вашего отца, Жака. И Жак задавал те же самые вопросы, что и я. Особенно где она спит.
Если бы это была какая-нибудь другая девушка, его бы это могло позабавить. Правило не нанимать хорошеньких служанок было изобретением его невестки, довольно иезуитский способ установления своей власти над неуправляемой семьей и слугами. «Пусть старик делает, что ему хочется, — мог бы он тогда подумать. — Пусть и дальше живет так, как жил всегда — поступая эгоистично и недостойно; жить ему осталось уже недолго».
Если бы только речь шла о другой девушке, но не этой.
Он не имел представления, что ему делать. Но знал: что-то он сделает.
— Время ужинать, месье Жозеф.
Как он и предполагал, ужин был прекрасный. Родители всегда имели превосходный стол, даже в те времена, когда долги отца подорвали благосостояние семьи, рвы вокруг замка заросли сорняками, а мистраль срывал с крыши куски черепицы и камни с парапетов. Жозеф глотал суп, охлажденный консоме с хересом и грибами. Он был слишком взволнован, чтобы ощущать его вкус, но подозревал, что суп великолепен. Вероятно, все блюда были великолепны теперь, когда невестка взяла хозяйство в свои руки. Она принесла с собой огромное приданое вместе с твердым намерением восстановить былую славу семьи. Повсюду сновали штукатуры и плотники, превращая построенный в тринадцатом веке из грубо отесанных камней замок в маленький Версаль.
«Это было проще, — думал Жозеф, — чем сделать из Юбера элегантного джентльмена». Его брат, на шесть лет старше и на голову ниже, никогда не отличался ни светским изяществом, ни даже хорошими манерами за столом. Жозеф наблюдал, как высокий крепкий лакей наполнял бокал толстого брата и наливал ему суп. Юбер шумно хлебал и чавкал, его кружевные манжеты к концу ужина покрылись разноцветными пятнами.
— И расскажите мне все новости о мадам де Рамбуто. — Амели с жадным интересом наклонилась к нему, чтобы лучше расслышать, что скажет виконт, и заодно поближе показать ему свою не слишком большую грудь. У нее были острые зеленоватые глаза, резкие черты лица, хороший рост и осанка и отнюдь не безупречное происхождение. Титул ее отца был куплен совсем недавно за неприлично большие деньги, выжатые из плантаций сахарного тростника на Гаити. Его невестка была предметом насмешек для старых близких друзей семьи — мадам де Рамбуто не раз развлекала его убийственными пародиями на честолюбивую претенциозность этой дамы. «Да ладно уж, — вздыхала в карете его мать в это утро, — она самое лучшее, что мы смогли найти для Юбера».
Жозеф надеялся, что Юбер более умело ведет себя в постели, нежели за столом. Но сомневался: у него была собственная теория, что гурман со здоровым аппетитом — хороший любовник, но безнадежный обжора — никогда. Все это вызывало у него скорее сочувствие, а могло бы быть иначе, к графине Амели — этой нервной, энергичной женщине, которую законы брачного рынка поставили в столь невыгодное положение. Если бы только она не вымещала свою неудовлетворенность на слугах. Он был свидетелем того, как злобно смотрела она на Мари-Лор и каким холодным и угрожающим тоном приказывала «Марианне» разносить чай в библиотеке.
