Китти надеялась, что Хью попросит ее руки у ее отца, но бедный отец сломал шею, упав с лошади. Его смерть оказалась для Китти самым ужасным и неожиданным потрясением. Льюис Карлайл, далеко не такой религиозный фанатик, как его зять, всегда говорил, что ему безразлично, куда отправится его душа после смерти, коль скоро это будет не Норидж, слишком людный и шумный. Однако глаза Китти всегда наполнялись слезами при мысли о том, что ее чудесный папа лежит в холодной земле на церковном кладбище, одинокий, утративший чувство юмора и острый ум, свойственные ему при жизни.
Эмили, чье бледное лицо по-прежнему носило отпечаток скорби, наклонилась к дочери и, прикрыв губы веером, произнесла:
— Ну же, Китти. Постарайся хотя бы сделать вид, что тебе весело.
— Я стараюсь, мама.
— Нет, не стараешься. Ты ерзаешь и вертишь головой из стороны в сторону, словно кролик на поле. Кого ты высматриваешь?
— Никого.
Эмили вновь внимательно посмотрела на дочь, и Китти поспешно наклонила голову, пока покрывшиеся румянцем щеки не выдали ее. «Неужели мать догадалась о моих тайных замыслах», — с беспокойством думала Китти.
— Тогда сиди спокойно. И, прошу тебя, дорогая, улыбайся. Я знаю, сейчас трудно быть очаровательной и внимательной к окружающим, но все же постарайся. Очень хорошо, что сэр и леди Блэквуд пригласили нас, несмотря на траур. — Эмили снова понизила голос: — Этот шанс нужно использовать, Китти. Я приметила трех или четырех подходящих молодых щеголей. Все с хорошими связями и не такие уж непривлекательные. Поэтому будь так любезна, улыбайся. Ты меня слышишь?
Китти внутренне содрогнулась, когда мать употребила старомодное слово «щеголь», и с трудом сдержалась, чтобы не округлить глаза.
— Хорошо, мама.
Это продолжалось уже почти год. С тех самых пор, как мать разрешила ей удлинить подолы платьев и уложить волосы в прическу. Ситуация усугубилась после смерти отца. Похоже, мать всерьез вознамерилась выдать ее замуж за человека с деньгами, ну или по крайней мере за такого человека с деньгами, на которого Карлайлы могли рассчитывать в их нынешнем положении, хотя раньше и не взглянули бы в его сторону.
Отец Китти служил преподавателем философии, латинского и греческого языков в расположенной неподалеку частной школе для мальчиков. Неудивительно, что после его смерти семья лишилась этого скромного источника дохода. К счастью, дом был записан на имя Эмили, поэтому у Китти с матерью осталась хотя бы крыша над головой. А вот денег не было совсем. И хотя в последнее время мать говорила о том, что устроится работать швеей и станет сдавать комнаты внаем, у Китти сложилось впечатление, что та как можно скорее хочет выдать ее замуж. Она знала, что мать любила ее, так же как и покойный отец, и вовсе не собиралась отделываться от нее. Мать просто хотела для нее лучшей жизни. Ведь если Китти останется старой девой, ей придется работать гувернанткой — это в лучшем случае! — или всю жизнь шить платья для богатых дам, чтобы заработать горб и потерять зрение. Похоже, именно такая участь ждет ее несчастную мать.
Но Китти уже выбрала мужчину, с которым хотела провести остаток жизни, и, если все пойдет по плану — в чем Китти иногда сомневалась, поскольку ее мать уже не раз заводила разговор о том, какой ужасный развратник и повеса этот Хью Александр, — их с Хью помолвка станет делом нескольких месяцев, если не недель, по истечении которых они обвенчаются.
— О Господи, — громко прошептала Китти, — миссис Омсби идет сюда.
Эмили тяжело вздохнула.
Ида Омсби была женой Бернарда Омсби, чрезвычайно богатого владельца крупнейшей в Норидже текстильной фабрики. Супруги Омсби, одинаково толстые и одинаково неприятные, были нуворишами, с гордостью выставляющими напоказ свое богатство. Закутанная в объемную шаль из изумительного индийского шелка, Ида устремилась к Китти и ее матери. На ней было бледно-лимонное платье из китайского шелка, блеск которого не мог замаскировать рыхлого тела, вываливающегося из корсета.
Она уселась рядом с Китти, и бедняжка оказалась крепко прижатой к металлической ручке диванчика, больно впившейся в ее ребра.
— Добрый день, миссис и мисс Карлайл, — произнесла толстуха, ерзая на диванчике, чтобы устроиться поудобнее.
Китти робко попыталась отодвинуться от неприятной соседки. Несмотря на богатство, у Иды Омсби были на редкость плохие зубы.
— Добрый день, миссис Омсби. Надеюсь, у вас все хорошо?
— О да, благодарю вас. Очень хорошо. Хотя, конечно, фабрика доставляет нам немало хлопот. Уверена, вы слыхали об этом.
Китти и Эмили озадаченно посмотрели на сидящую рядом женщину. Нет, они ничего не слышали о фабрике Омсби — они оплакивали человека, которого любили больше всего на свете.
И все же, чтобы не показаться невежливой, Эмили ответила:
— О да, это так ужасно, миссис Омсби.
Ида с подозрением посмотрела на Эмили, очевидно вспомнив, что Льюис Карлайл всегда выступал против невыносимых условий работы на фабрике Бернарда. Наконец она произнесла:
— Да, вы правы. Как вы держитесь после столь тяжелой утраты? Я собиралась к вам заехать, но в последнее время так много пришлось заседать в различных комитетах.
— Мы справляемся. Благодарю вас, — ответила Эмили.
— Приятно слышать, — разочарованно протянула Ида, словно рассчитывала на более грустный ответ или на что-то пикантное, что можно было бы передать знакомым. — Должно быть, вам теперь очень тяжело, дорогая. Ведь у вас совсем нет никаких доходов.
— Мы справляемся, — вновь повторила Эмили и, заметив брата, пересекающего лужайку, радостно воскликнула:
— Джордж, дорогой, иди сюда, расскажи нам о предстоящей экспедиции!
Китти наблюдала за приближающимся дядей. Он был темноволосым, костлявым и угловатым человеком с бледным лицом, на котором застыло хмурое выражение. Возможно, именно поэтому отец Китти утверждал, и не всегда в шутку, что его зятю предстоит спасти множество душ, хотя при этом ему дана всего одна жизнь.
Эмили была похожа на своего брата, но те черты, которые делали его суровым и непреклонным, ее превращали в красавицу. Она обладала длинными и изящными руками и ногами, а густой эбеновый оттенок волос и глаз выгодно подчеркивал белизну кожи. По характеру она тоже была полной противоположностью брату, и до того момента, как умер муж, она была настоящей душой местного общества. Китти знала, что унаследовала от матери и привлекательную внешность, и жизнерадостность. Иногда Эмили даже говорила, что ее дочь слишком живая. И слишком умная для девушки, рассчитывающей на выгодное замужество.
На Джордже был привычный черный костюм, строгость которого смягчал лишь ослепительно белый воротничок. Голову Джорджа, как и головы большинства гостей, венчал цилиндр, но, несмотря на это проявление светскости, его статус был очевиден каждому. Он церемонно поклонился Эмили и Китти и сел на стул, ножки которого тотчас же вдавились в землю. Китти подумала, как повезло миссис Омсби, что на этот стул села не она.
