— Me too,[46]— крякнул тот.
В шалостях и шастаньях прошли годы. Увы, после окончания школы мы потеряли друг друга из виду. Я поступил в Гарвард, Пирс — в Принстон. Впоследствии я с удивлением узнал, что друг стал членом демократической партии и в начале восьмидесятых даже демонстрировал против угрозы ядерной войны. Кто мог предположить, когда мы обменивались неприличными карточками с портретами бейсболистов, что Пирс пойдет наперекор нашим классовым интересам?
* * *
Кстати, мой отец был крупным реакционером. Разогнал профсоюз на семейной фабрике, голосовал за Голдуотера в 1964 году. Чопорный, хладнокровный человек, он был озадачен своей эмоциональной славянско-тевтонской супругой. И действительно, у них было мало общего, кроме пары детей, замка в Кембридже и многомиллионного счета в банке.
Хотя папан и матушка прожили вместе недобрых тридцать лет, за все это время они разговаривали друг с другом раз десять. Одна из бесед имела место в конце шестидесятых годов, когда наша семья впала в финансовый кризис. Я сам был маленьким, но внимательным свидетелем этого диалога.
Если помните, в своем желании помочь знакомому ботанику, изобредшему помесь винограда с картошкой, папан пустился в агрокультурный промысел. Он основал фирму «Grapato Hybrids» и вложил туда всю харингтоновскую фортуну. К сожалению, безуспешно: ни Maxime’s, ни Макдоналдс не захотели включить муторную мутацию в меню. Семья начала беднеть, что привело матушку в недовольство.
Несколько раз отец пытался выбить на фруктовоовощное дело кредиты у бостонских финансистов, но безуспешно. Как-то вечером матушка подкараулила его в вестибюле.
— Явился-таки наконец, — процедила она при виде переступающего порог папана. — Интересно, где это ты шлялся?
— Дорогая, у меня была встреча в Second Bank of Massachusetts…
— Тоже мне бизнесмен нашелся, — с презрением перебила его матушка. — Хоть бы любовницу завел себе, что ли, вместо того, чтобы ходить по чужим офисам и транжирить наследство Роланда.
Тут она ласково погладила меня по головке.
— Дорогая, я бы предпочел, чтобы ты воздержалась от обсуждения наших взрослых проблем перед мальчиком.
— Не смей отдавать мне приказы!
— Позволь поставить тебе на вид, что, возвышая голос, ты ранишь психику нашего ребенка, Роланда, которого в настоящий момент держишь за руку, — педантически произнес папан.
— Нашего ребенка, говоришь? О, слепец! Ты даже не понимаешь, как тебе повезло, что такая умница, такая красавица твой сын.
— Дорогая, я не понял твоей реплики.
— Он, видите ли, не понял! Сейчас объясню. Помнишь садовника Гастона на нашей вилле в Биаррице? Брутальный брюнет, атлет, мог бы в кино сниматься. Он всегда на меня смотрел определенным образом.
— Ты имеешь в виду небритого иностранца, который копался в наших цветочных клумбах? Дорогая, ты наверное шутишь: этот невежда едва мог два слова связать на своем собственном языке.
— Могу тебя уверить, что пленил он меня отнюдь не своим лексиконом.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать следующее. Летом 1960 года я начиталась Д. Г. Лоуренса, вышла в сад погулять — и, если бы не чистота моей души, сейчас перед тобой стоял бы маленький сюрприз. — Матушка снова погладила меня по головке.
Отец надел очки и приблизил сухощавое лицо ко мне.
— Могу сказать, что Роланд похож как на меня, так и на моего отца Роланда Герберта Спенсера Харингтона III, — заключил он.
— Ах ты американское чучело, — запела мать суровым сопрано, — ты никогда не слушаешь, что я тебе говорю. Так вот, запомни: Роланд весь в меня. Он вылитый фон Хакен. Как, кстати, и моя Пинелопи.
— Это что, еще одна инсинуация?
— Ага, испугался! Помнишь шофера Рене, который каждое утро возил меня в «Galeries Lafayette»? Шикарный шатен, спортсмен, мог бы в Олимпийских играх участвовать. Как он любил подсаживать меня в наш «Бентли»! Ты должен благодарить Бога, что у твоей жены есть нравственные принципы.
— Гм.
После этой беседы я возмужал. У меня открылись глаза на родительские сношения, на состояние семейных финансов. Теперь я понимал, почему антиквариат в замке исчезает, а прислуга редеет.
Но как верны самим себе бывают люди! Папан продолжал исповедовать правые взгляды даже после того, как потерял последний миллион и нам пришлось переехать в понурый пригородный дом, где соседом справа был адвокат, а слева — врач. Дом представлял собой кирпичный кубик. В нем было лишь две ванных комнаты! Однако, несмотря на жизнь в стесненных обстоятельствах, папан продолжал протестовать против Мартина Лютера Кинга, обзывать братьев Кеннеди коммунистами и вообще вовсю витийствовать, хотя большей частью наедине с собой. Он скончался от радости, когда в 1982 году курс нью-йоркской биржи достиг отметки 1000.
К тому времени родитель наверстал упущенное богатство благодаря мне. Расскажу как.
Честный контрабандист
Представьте себе мою грустную ситуацию на первом курсе. Все деньги папана шли на плату за обучение. Мне оставался лишь шиш на гашиш. И это в Гарварде! Мой врожденный аристократизм, который столь много для меня значил, не имел финансового обеспечения.
Вдобавок бывший семейный замок находился рядом с университетом. В нем теперь жили чужие миллионеры. Каждое утро идя на лекции, я видел на горизонте родной донжон, и у меня щемило в горле. Я страдал, подобно герою какого-нибудь античного эпоса.
Юноша, выросший в люксе,
он в бедности вдруг оказался.
Рваные джинсы на попе заплатой печальной сияли.
Часто ему вспоминались кареты, балы и приемы,
Острую чуял потребность он в деликатесах
заморских,
В шелке белья от Габбаны, в рубинах, брильянтах
и злате.
Чудные эти замашки, however,[47]он в прошлом
оставил.
Другой бы повесил нос или даже себя, но мне все было трын-трагедия. «Где бы заработать бабки? — гадал я. — Продать незрелую сестренку арабскому шейху? Самому вступить в брак, женившись на ряде богачек? Далеко рыскать за невестами не надо, the Seven Sisters are nearby.[48]Другой вариант — стать преступником. Но какого склада — костюмного или карманного, глумливого или гуманного?»
Однажды почти полуголодный я брел мимо студенческой столовой, когда на ум мне пришла идея.
Первое. В Америке кодеин считается наркотиком, а в Канаде нет. Второе. От Кембриджа до Квебека — все равно что через канаву скакануть. Я решил стать честным контрабандистом, как старый Джо Кеннеди, отец беспокойного президента. Махнул в Монреаль на машине (от счастливых дней детства у меня остался маленький «MG»). В обыкновенной канадской аптеке закупил на всю стипендию заветные таблетки. Отправил машину по почте домой, а сам перешел Ниагарский водопад через брод, время от времени ныряя на случай таможенной засады. Скоро я опять был на кампусе, мокрый, но радостный.
