А что же я? Я был на седьмом небе, я воображал себе в картинках, как я — Джимми Пейдж и Фрэнк Заппа в одном лице — в магазине музыкальных инструментов пробую гитару фирмы «Гибсон», как я беру её в руки и заставляю звучать. Я уже видел пластинки, которых у меня никогда не было, самые главные пластинки моих любимых музыкантов, «Led Zeppelin» и «Mothers of Invention».
Последние ночи перед отлётом в Нью-Йорк были такие жаркие, что я спал под открытым небом. Я вытаскивал свой матрац в сад, устраивал себе ложе под старым сливовым деревом, которое ужё давно не плодоносило как следует. Я лежал на моем матраце, в одной майке, без одеяла, и пытался заснуть. То были бессонные, чудесные ночи, полные тоски по Агнес. Я не тратил в те ночи ни одной мысли на моё новое будущее в новой стране, я думал только об Агнес, потому что наконец мог быть уверенным, что в Канаде мы будем вместе — каждый день, навсегда на все времена!
От моего дяди я не ждал многого. Он спал в своём подвале, отпугивая храпом злых духов и плохие предчувствия. Что там с нами будет? Агнес была его женой — и не было ей цены, потому что она неподкупна, в отличие от моего дяди, который за деньги продал бы и собственную мать.
В предпоследний день Агнес приехала в Ротфлис со своим чемоданчиком. Всё это была только маскировка, отличная маскировка: она убедила своих родителей, что едет с другом на озеро Ротфлис кататься на паруснике, якобы все выходные они будут заниматься парусным спортом. К тому же её друг якобы очень силён в математике, сказала она своим родителям, и он поможет ей выполнить все выпускные задания.
А ведь это я был тем, с кем Агнес измеряла длину и ширину мира, с кем вычисляла углы мира, с кем вычерчивала на листе бумаги прямые и кривые, с кем единым махом брала синусы и косинусы.
Мы лежали под сливовым деревом, по-настоящему заснув лишь под утро, а когда проснулись, нам всё казалось ужасно ничтожным и недостойным нас: сад, дом моей бабушки Гени и тёти Ани, улица Коперника и здание вокзала из красного кирпича. И хоть всё это было ещё с нами, мы чувствовали, что Вармия и Мазуры уже в прошлом и брошены нами на произвол их жалкой судьбы.
— Теофил! Вставайте! — крикнула Геня из окна гостиной в сад. — Собирайтесь, а то на поезд опоздаете!
Ах, добрая Геня из Ротфлиса, она вырастила меня. Каждое утро она будила меня в школу и каждую пятницу пекла мне пироги с черникой. В постные дни никогда не бывало на столе мяса, лишь изредка, от случая к случаю, ели рыбу.
Сегодня, когда я оглядываюсь назад, я знаю, что хотело мне сказать то утро, которое возникает в памяти словно из ничего. Во-первых, нельзя жить, еле-еле сводя концы с концами. Во-вторых, всегда только так и нужно жить — едва сводя концы с концами, или, говоря словами Джези Стура, любимого актёра моего дяди: «Как ни крутись, а жопа всегда сзади».
Я не люблю ни прощаний, ни долгих речей, ни бабушек, которые вытирают слёзы рукавом, пока их глаза окончательно не покраснеют, как у Гени, когда она плачет.
На вокзале я больше ничего не говорил, а она целовала меня и Агнес, целовала нас и сильно прижимала к сердцу, так что мы даже чувствовали её грудь и влажное тепло её ладоней. Она дала нам в дорогу пакет с нарезанным хлебом и копчёной колбасой, с яйцами, сваренными вкрутую, со свежими помидорами и огурцами. На дядю Джимми она даже не взглянула, она избегала его глаз, но в конце всё же поцеловала его, и он сказал:
— В один прекрасный день я вернусь в Ротфлис и заплачу все долги.
Тётя Аня над этим только посмеялась. Она смотрела на рельсы, по которым должен был вскоре подъехать поезд на Варшаву, потом взглянула на Джимми и сказала:
— Коронржеч! Ты знаешь, я получаю только маленькую пенсию. Я даю тебе ровно три месяца, а после этого хочу увидеть доллары, настоящие живые доллары!
— Я не мошенник и не аферист, — с обидой отвечал Джимми, — который лишает старых женщин их последних сбережений. Тебя я никогда не бросал в беде. Ведь ты же это знаешь!
Моя тётя сказала:
— Ты не мужчина, ты ребёнок, к тому же пьяница! Я не хочу видеть тебя больше никогда!
Это «больше никогда» особенно задело моего дядю. Он набрал в лёгкие побольше воздуха, щёки его надулись, но он не нанёс ответный удар, потому что в разговор неожиданно вмешалась Агнес:
— Ну что мы здесь стоим и препираемся? — спросила она. — Сначала дайте нам в Канаде прочно встать на ноги, а потом мы вам поможем. Ведь это само собой разумеется!
Прибытие поезда избавило нас от дальнейших разговоров. Мы даже «до свидания» больше не сказали. Молча поднялись в вагон второго класса в середине поезда.
Я встал у окна в коридоре, опустил стекло и высунул на прощание правую руку. До свидания, Ротфлис и Червонка, думал я, и ты, красный вокзал; мне будет тебя не хватать, потому что я люблю тебя, потому что ты сделал меня сильным, способным на это путешествие, с тебя единственного отныне будут начинаться все дальние странствия в моей жизни — каждый вокзал теперь будет называться Ротфлис и Червонка и будет сиять твоими огнями.
Мой дядя вытащил из кармана брюк свой клетчатый, всегда грязный платок, вытер рот и выругался. Потом помахал из окна платком своей бывшей жене и тёще.
Он снова был в хорошем настроении: наконец - то он был свободным страховым служащим, которому не нужно было ни с кем делиться деньгами, а главное — нигде не нужно было их прятать, и я видел своими глазами, как тюрьма и коммунисты по мере удаления поезда становились всё меньше и меньше, пока не исчезли совсем под удары колёс, выстукивающих тик-так, тик-так, тик - так — оглушительно громко, но единственно верно для гимна побега.
Агнес всё время молчала. Она проверила наши билеты, сама положила тяжёлый чемодан моего дяди и мой в багажный отсек нашего купе. Потом удобно устроилась на своём сиденье и попыталась подтянуть мини-юбку поближе к коленям. Никому из пассажиров не должно быть видно слишком уж много. Но даже меня в этот момент не интересовали её ноги в золотистых колготках, я беззаботно слушал тиканье колёс и гул дизельного мотора поезда. Мой дядя тоже ничего не говорил, он любовался ландшафтом, где он не так давно вершил свои делишки. Этих маленьких деревушек, этих сосен и берёз и тёмных прудов ему будет недоставать, может быть даже больше, чем моей тёти Ани. Я это знал. Равно как и опустошённых браконьерами озёр и лесов, которые кормили когда-то и его самого. Ему будет недоставать щук, угрей, диких кабанов и белых грибов. И только я, лев, отпраздную мой семнадцатый день рождения в Канаде и ни о ком и ни о чём на стану печалиться.
II. Агнес
4
В международном аэропорту Варшавы я впервые в жизни увидел настоящую рекламу пепси - колы. Пить пепси мне уже приходилось, это было в Ольштыне, куда дядя иногда брал меня с собой на важные мероприятия в Министерстве сельского хозяйства или в Центральном управлении государственной страховой компании PZU.
Поскольку Джимми один съел в поезде весь хлеб и копчёную колбасу, я собирался закупить новый провиант на нашу дальнюю дорогу, но Агнес объяснила мне: в самолёте мы сможем есть и пить сколько захотим, потому что билет включает в себя и питание. Но Джимми был совсем другого мнения:
