Как гласит история, они полюбили друг друга здесь — моя красавица-мама только что закончила колледж. На фотографиях у нее длинные темные волосы и темная кожа. После окончания Беркли она в 1980 году прилетела в Париж и сняла маленькую квартирку. Бродила по городу с тетрадью в кожаном переплете. Мои дедушка и бабушка подарили ей на окончание учебы авиабилет, позволяющий совершить кругосветное путешествие, и какие-то деньги. Париж должен был стать началом в долгой череде приключений.
Есть одна черно-белая мамина фотография. Мама сидит на Новом мосту, наклонив голову. На ней толстый свитер, рукава натянуты на ладони. Мама в джинсах и поношенной армейской куртке.
Эта фотография — одна из немногих вещей, которые я храню. Изучаю, стараясь разобраться в ее жизни до моего отца. Рядом с ней лежит пачка сигарет «Житан», серебряная зажигалка «Зиппо», у ног — кожаная сумка. Великолепная фотография: свет на мамином лице, на ее закрытых глазах, тени, губы слегка приоткрыты, будто она с кем-то разговаривает. Она говорит, что не помнит, кто сделал этот снимок. Я не верю.
Представляю, что она всегда так одевалась — объемный свитер, поношенная куртка. Она курит сигареты, сидит на солнце, мужчины за ней увиваются. Она полна идей — о поездках, будущих картинах, о любви, которую обретет.
Я вижу, как она, бесприютная, гуляет вдоль Сены. Деньги есть, но не слишком много. Она в барах, в кафе. Она предпочитает мужчин, и мужчины ее любят — они во флирте делают ставку скорее на силу, чем на слабость. Она всем улыбается, и все от нее без ума и влюблены в нее. Бармен, мясники, цветочники, продавец сыра, рыбник — все в квартале защищают ее, присматривают за ней, надеясь, что благодаря их покровительству она их не покинет и полюбит в ответ.
Прекрасная Аннабелла Льюмен, двадцати двух лет, курившая французские сигареты и бродившая по городу, так сильно любившая искусство, но так и не посетившая крупнейшие музеи Парижа.
Она ждала, «храня свою девственность», как сама говорит, просиживая все дни на солнце, обедая, читая в приглушенной тишине Квадратного двора, слушая музыкантов. Она сидела на ступеньках и рисовала туристов. Ждала, пока похолодает и станет меньше туристических автобусов. Дождалась прихода зимы и тогда, в один холодный день в конце января, дошла из своей квартиры на Монмартре до огромного внутреннего двора, прошла через блестящую новую стеклянную пирамиду и медленно спустилась в темное чрево Лувра.
История о том, как начался роман моих родителей, — семейная легенда. Я слышал ее тысячи раз. На ужинах в посольстве и на вечеринках с коктейлями. Это часть их публичной жизни, часть саморекламы.
Вот как она звучит…
Мой отец, Майкл Фишер, только что окончивший Йель, магистр в области экономики, находится в Париже на отдыхе перед отлетом в Африку, к своему первому месту работы — в посольстве Соединенных Штатов в Претории. Он отводит взгляд от прюдоновской «Императрицы Жозефины» и видит мою мать, которая медленно идет по галерее.
Она первый человек за последние десять минут, и отец слышит мамины шаги прежде ее появления. Смотрит на нее, а затем снова переводит взгляд на картину.
— Словно сама Жозефина, — говорит он, — вошла в зал.
Отец наблюдает за ней. Ее одежда, непринужденность, с какой она передвигается по галерее, движения рук — все заставляет его подумать, что она француженка. Мой отец, знаток языков, французским тогда не владел и гадает, что же делать.
— Я никогда не видел женщины красивее, — говорит он себе.
Она его пугает. И вместо того, чтобы заговорить с ней, он достает из бумажника одну из своих только что напечатанных визитных карточек. Пишет на обороте: «Вы говорите по-английски?» И держит карточку в руке, притворяясь, будто продолжает восхищаться Жозефиной. Затем загадывает: если она не остановится перед этой картиной, он отпустит ее, не побеспокоив.
Сердце у него колотится. Ладони вспотели. Она останавливается прямо позади него. Он чувствует ее присутствие. Слышит, как шуршит по бумаге ее карандаш. Он делает вдох. Считает до десяти. Поворачивается к ней. Протягивает карточку, и она смотрит на него с удивлением, подумав вначале, как она потом говорит, что он миссионер из «Свидетелей Иеговы». Но карточку берет, читает вопрос, улыбается, пишет ответ на своем незаконченном наброске Жозефины, вырывает его из тетради и подает ему: «Вы немой?»
Он громко смеется. Сердце бешено стучит. При виде этих слов, простого вопроса «Вы немой?», написанного ее стремительным почерком на том месте, где должны были быть Прюдоновы темные деревья, «мир превратился в идеально решаемое уравнение», сообщает история.
— Она почти так же красива, как вы, — произносит он.
Обаятельный Майкл Фишер. Мир — идеальное доказательство.
— Вы так думаете? — отвечает моя мать, разглядывая картину, словно, как потом рассказывает гостям отец, она и впрямь пыталась решить, кто из них красивее. — Знаете, у этой Жозефины был мопс по имени Фортуна. При помощи его она посылала Наполеону секретные послания. Вы знали об этом?
Мой отец не знал.
— В их первую брачную ночь Наполеон не позволил Фортуне спать с ними, и Жозефина сказала: «Если мопс не будет спать в нашей постели, не буду и я». Вы знаете, что произошло потом?
— Они спали с мопсом?
— Они спали с мопсом.
— Умный мужчина.
Все это время Аннабелла разглядывала Жозефину. Затем она наконец повернулась к Майклу, который не сводил с нее глаз, и выдала:
— У меня зубы лучше, чем у нее. Ужасные зубы Жозефины были предметом сплетен. Представляете?
Что она увидела, когда наконец посмотрела на молодого Майкла Фишера? Хорошо одетого мужчину, в отличной обуви, с аккуратной стрижкой. Мужчину с серыми глазами и длинным прямым носом. Сильными, покатыми плечами. Широким, открытым американским лицом. Густыми светлыми волосами. Привлекательного, ничем не примечательного мужчину, чьи тусклые глаза озадачили ее — она не могла сказать, теплые они или холодные.
Почему она согласилась выпить с ним кофе в кафе (ни один из них названия этого кафе не помнит) на площади Дофина, мама так и не поняла. Разумеется, не потому, что мир вдруг встал на место. В любом случае она никогда не описывала любовь в таких понятиях. Но что бы ни повлекло ее из музея, посещения которого она дожидалась почти год, двигала ею, уверяю вас, не любовь.
Вот так они и познакомились — музей, кафе и так далее. Затем они сделались неразлучны. Льюмен стала Фишер. После кафе никаких подробностей нет. Мы можем домыслить остальное: долгие прогулки по городу, смех, мерцающие огни, аккордеон, грохочущее метро, страсть. Люди кивают, прикрывая глаза. Ах, Париж. Любовь. Романтика. Случайная встреча. Но что они представляют, эти гости моих родителей, которые кивают и улыбаются, восхищаясь моим безукоризненно одетым отцом и его прелестной историей? Что они видят? Что происходит дальше? Почему моя мать остается с ним? Почему она съезжает из своей квартиры на Монмартре с цветочными ящиками на окнах? Что заставляет ее ехать в Африку с человеком, которого она знает всего две недели? С человеком, в котором так мало артистизма.
