Проводница почему-то вновь испугалась, но книжечку взяла и, увидав на корочках «Студенческий билет», сразу же успокоилась и улыбнулась.
— Так вы — студент! — И зачитала вслух: — Студенческий билет номер триста шестьдесят восемь, выдан Михайлову А.А. в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году Вторым медицинским институтом. — Она что-то прикинула. — Вы — третьекурсник!
— Вот как, — ответствовал молодой человек, хотя облегчения от сей ситуации не испытал.
— Ну что, студент Михайлов А.А., может, водочки за восстановление памяти?
— Куда мы едем?
— В Москву.
— А откуда?
— Из Питера.
Роза поняла, что Белый, он же студент Михайлов, так ничего и не вспомнил, а потому слегка расстроилась и более водки не предлагала.
Далее они ехали молча. Проводница подумала, что неплохо бы проведать хозяйство свое, но так пригрелось все ее тело, что заставить зад оторваться от полки сил не было никаких. Розе пригрезилось что-то светлое, нечто приятное, что она и выразить, попроси ее, не смогла бы. Точно водки хлебнула. Проводница даже закрыла глаза, а потом услышала щелчки. Это студент Михайлов погасил верхний свет и включил ночничок, поняла, и сейчас в купе должно быть почти темно. В следующий момент ее щеки почувствовали прохладу длинных пальцев, которые словно исследовали кожу, едва прикасаясь подушечками…
Мозг Розы отключился, остался лишь ночничок, освещающий сладостные вещи и штуки. Вся она, от макушки головы до мизинцев на ногах, превратилась в однородную плоть, готовую каждой порой воспринимать, впитывать самые ничтожные ласки, увеличивая их силой воображения одного в сотни раз!
Студент Михайлов был нежен и ласков. Освобождая тело Розы от тесного ситцевого платья, он улыбался, глаз не закрывал, но и не было во взгляде его ничего особо вожделеющего. Он никак сексуально не оценивал открывшуюся перед ним первую наготу, виденную лишь бригадиром да сынком, подглядывающим за матерью сквозь прокорябанное стекло в ванной… Он видел контуры настоящей женской груди, выкормившей до кондиции младенца; прекрасный живот с несколькими растяжками, в котором зародилось, жило, а потом явилось миру дитя; лоно, похожее на глубокую ночь в лесу, запертое мощными ногами, которые, впрочем, разошлись запросто, как мосты над рекой. И он вошел в эту дремучую ночь абсолютным Розиным счастьем, пиком жизненного предназначения, самым высшим наслаждением. Его движения были точны, а улыбка неизменна…
Она рождала крик, а он ловил его прохладной ладонью, приминая длинными пальцами между губ, зубов…
А некто с блескучим глазом, в пятидесяти километрах ближе к Москве, отвинтил все положенные гайки и с надрывом тащил рельс куда-то в сторону, под откос, наверное, сбрасывать. Он уже не помнил, как убил волка…
Когда Роза пришла в себя, то обнаружила, чтъ лежит под одеялом абсолютно голая, а студент Михайлов сидит возле окна.
Ей было чуточку неловко. Но эта капелька стыдливости растворялась в набегающих волнах сладости, какую Роза прежде не испытывала даже в воображении.
Через десять минут ее состояние изменилось. От безумного счастья, владевшего всем телом, не осталось и следочка. Пришло отчаяние, глубокое, словно душа в ад провалилась.
Роза поняла, что счастья более не будет. Сначала она его ощутила безмерно, а потом в сознание вползла явь. Этот красавец, студент Михайлов, уйдет из ее жизни, по ступенькам вагона спустится, а она останется с воспоминанием, что такое счастье, более недостижимое для нее.
Лучше не знать вкуса сахара, чтобы потом не мучиться от недостатка сладкого!
Так подумалось Розе, а оттого она тихонько заплакала и попыталась нащупать под подушкой свое нижнее белье, вспомнив всю его неприглядность. Зато практичное, зачем-то сказала про себя.
А тот, у которого недобро сверкали глаза, бежал со всех ног по лесу, падая, корябая в кровь колени, и кричал что-то звериное, словно матерый волчара выл на луну.
У-у-у-у! — неслось в небо волчье.
У-у-у-у! — выпускал пары локомотив.
Машинист даже не заметил разрыва в полотне, а потому крушение произошло на его раскатистом зевке. Локомотив правыми колесами прокатился по земле и понесся по откосу, кренясь набок.
Ход времени для машиниста затормозился. Пребывая в процессе зевка, не закрывая рта, он наблюдал, как навстречу локомотиву в свете его мощных прожекторов летят светлячки, разбиваясь о стекло; распрыгиваются в разные стороны лягушки, малые и большие, еж ползет…
А потом время сжалось до предела, так что человеческая мысль остановилась, а голова машиниста вдарила по инерции о приборную доску так, что в лоб вошел металлический тумблер, застряв в мозгу, в той его части, которая призвана отвечать за крошечные воспоминания. В секунду своей смерти водитель поезда вспомнил, как он мальцом пытался разгрызть орех фундук, который вовсе не был орехом, а являлся муляжом — батя подшутил. В тот момент, когда подростку удалось сжать челюсти так, что камень муляжа треснул, душа машиниста в сей час выпорхнула из уха убитого и полетела себе неторопливо, поднимаясь к небесам в районе города Бологое. Изо рта трупа обильно потекла кровь и, пока локомотив переворачивался, залила все пространство кабины, от пола до потолка.
Помощник машиниста скончался в момент приземления состава в траншею под откосом. Смерть была к нему благосклонна, а потому умер он во сне — вылетел из разбитого окна, был настигнут двухтонным отбойником и раздавлен, словно таракан. Его душа устремилась за душой машиниста, догнала ее где-то в шестистах метрах над катастрофой и чувствовала себя испуганно, как сонная мышь, которую спящей выудили из норы и бросили в холодную воду.
Все, что происходило далее с душами, неизвестно. Крохотная частность: в обеих ноздрях помощника машиниста при вскрытии было обнаружено по большой земляничине. А ведь для ягоды давно не сезон.
Уже через тридцать минут в район катастрофы прибыл вертолет МЧС, милицейский полковник, исполняющий должность начальника внутренних дел города Бологое, и каким-то образом проехали через лес две кареты «скорой помощи».
Полковник разговаривал с представителем МЧС.
— Какой-то странный состав!
— Чем же?
Ответственные господа были в одном звании, а потому обсуждали все как товарищи.
— Странный, я бы сказал, состав! Локомотив и всего один вагон к нему!
— Ничего странного, — размышлял мужчина из МЧС. — Вероятно, местных рабочих перевозили.
— Да это же вагон от «Красной стрелы», и локомотив скоростной! — раздражался недоумием эмчеэсника полковник милиции.
— И в самом деле, — согласился оный. — «Красная стрела»! — прочитал он на боку вагона с помощью длинного фонаря, которому милицейский позавидовал. У него имелся отечественный, способный своим лучом добивать только до полковничьих сапог.
