Поскольку Иван подал заявку на предоставление общежития одним из последних, ему досталась плохая комната, и на следующее утро он уныло осматривал свое новое жилье – каморку, в которую были втиснуты четыре кровати и два шкафа.
Кто-то постучал в дверь. Иван открыл, и в комнату вошел высокий тощий парень с нездоровым желтоватым цветом лица.
– О, моя собственная кровать! Ты понятия не имеешь, что это значит для меня? Ты какую выбираешь?
– Все равно. Они все кажутся одинаково уродливыми.
Желтый улегся на кровать в углу и тут лее заснул. Воздух вырывался из его ноздрей с тихим звуком, словно мурлыканье. А потом дыхание прекратилось. Грудная клетка Желтого не двигалась, и Иван собирался было проверить пульс, но тут словно бомба взорвалась. Желтый так отчаянно втянул воздух, то вдох напомнил рычание голодного льва или крик умирающей зебры.
Снова стук в дверь. Иван осторожно открыл ее, словно древнюю пророческую книгу, чтобы взглянуть на свое будущее. Кто бы ни стоял сейчас за дверью, он станет его соседом на девять месяцев, днем и ночью. В комнату вошел здоровенный парень по имени Йово с густыми бровями и квадратной челюстью, покрытой колючей щетиной. Они обменялись парой фраз, представившись друг другу, и Иван, показав на Желтого, сообщил:
– Он храпит.
– И что? Даже красотки храпят.
Внезапно из горла Желтого вырвался еще один устрашающий звук, от которого кровь стыла в жилах.
– Мамочки! – воскликнул Йово. – Да, тяжелый будет год. Ты слышал, что в прошлом году шестьдесят процентов первокурсников провалили экзамен по анатомии.
Алдо вызвался быть их четвертым соседом Алдо и Иван, нарядившись в белые халаты, прошли на Новосадскую Международную продуктовую ярмарку, украли большой ящик красных яблок и пронесли его мимо полицейских. Ивану хотелось поразить своего нового друга тем, что он готов на авантюры. Приятели повторили процесс несколько раз и доверху забили шкаф яблоками.
– Этого нам хватит до Рождества, – сказал Иван.
– Ага, – согласился Алдо.
Они угостили своих товарищей, а потом и соседей по общежитию, но оказалось, что соседей довольно много. За двадцать минут они раздали весь «урожай» – полная противоположность Нагорной проповеди, когда парой рыбин и пятью хлебами удалось накормить кучу народу. Здесь уничтожена была целая гора еды, пока толпа голодных студентов, представляющих разные концессии, шумела так громко, что читать проповеди просто не представлялось возможным.
В следующий раз Иван и Алдо украли связку сосисок, такую длинную, что ею можно было обернуть по периметру общежитие. Ивану нравилось ощущение сплоченности и собственной смелости, которое появлялось после совместных краж.
– Это коммунизм, – объяснял Алдо. – Я не получаю достаточной финансовой помощи, хоть я член партии и ветеран. И исправляю эту оплошность. Мы должны исправлять недостатки бюрократической системы.
Поздно вечером, съев украденные сосиски и порадовавшись хитросплетениям nervus vagus[1], Йово открыл дверь и так оглушительно пернул в пустой коридор, что стекла задрожали. Через некоторое время в другом конце коридора скрипнула дверь, и кто-то ответил тем же образом, но в этот раз звук был послабее, словно эхо Йово, но все равно довольно громкий.
– Эй, брат, спокойной ночи!
Земляки прямо в трусах вышли в коридор, обменялись рукопожатиями и договорились как-нибудь вместе пообедать фасолью с грудинкой. Оказалось, что они из одного района, сербской деревушки рядом с городом Бихач в Боснии.
По утрам Иван ходит на практические занятия по анатомии. Ассистенты преподавателя постепенно кромсали какого-то мужика, кидая толстую обвисшую кожу и желтоватый подкожный жир в алюминиевое ведерко, стоявшее на мраморном столе. Они отрезали мускул за мускулом, орган за органом, рассовывая внутренности в сосуды с бирками, на которых писали латинские названия. Скелет отбелили в кислоте и повесили на специальных крючках. Кости, соединенные между собой проволокой, громыхали на сквозняке. Хоронить было уже нечего. Ахиллес разрушил половину Трои, чтобы предать земле тело своего друга Патрокла, неужели можно было оставлять что-то от умершего бродяги, которого и похоронить-то некому?
А днем, поднимаясь в комнату, Иван искал свою постель, потому что никогда не знал, как Алдо расставит кровати. Алдо был увлечен интерьерным дизайном и идеей найти самое акустически безопасное место для кровати Желтого. Кровати вращались вокруг стола, словно планеты вокруг Солнца. У Алдо никогда не заканчивались варианты перестановки, при этом ему совершенно не нравился воздух в комнате. Даже когда температура на улице падала ниже нуля, он не давал закрывать окна.
– Можно питаться дерьмом, но дышать дерьмом нельзя! – говорил он.
Все привыкли к холоду. Ветры дули прямо из Польши через Венгрию, задувая в их комнату, расположенную на северо-восточной стороне.
Иван готовился к занятиям, а потом ему хотелось абсолютной темноты, и казалось, что даже единичные кванты света могут ранить его, ввинчиваясь в его мозг через зрительные нервы. Он обматывал футболкой глаза и отдавался сну. У Ивана возникало ощущение, что он качается на волнах, не совсем уверенный, то ли он так четко помнит волокнистую белизну нервов и фиолетовую пустоту вен, которые сплетались вокруг него в паутину, то ли это лишь галлюцинация.
Желтый, даже бодрствуя, не могу избавиться от тех странностей, которые четко выражались в его сне. Его глаза наливались кровью, разбитая губа подергивалась, и он начинал читать Бодлера. Лицо искажалось от стремления, тяги, жажды (Желтый понимал разницу между тремя этими словами), желания, потребности, надежды, страха, отчаяния. Адамово яблоко, острое как топор, путешествовало по шее вверх-вниз. Друзья хихикали и пытались подавить смех, зарываясь головами в подушки, набитые перьями разных убитых птиц. Слушая «Цветы зла», они ржали сквозь печаль истекших кровью уток. Если какая-то строка казалась им особенно изысканной, они повторяли ее тоненькими голосами, на две октавы выше нормы. Но Желтый согласен был метать бисер перед свиньями и в конце концов начинал хохотать вместе со всеми, словно Бодлер был комическим поэтом.
В университетском книжном магазине кончились нужные Ивану учебники. Иван одолжил пособие «Брюшная полость» у второкурсницы Сельмы, с которой познакомился в местной кальвинистской церкви. Каждое воскресное утро он отправлялся в церковь и ждал конца проповеди, чтобы пообщаться с Сельмой. Она говорила, пришептывая, рассказывала, что все люди влюбляются два раза: в первый раз в молодости, это репетиция перед настоящей любовью, которая придет лет эдак в тридцать пять. Самой Сельме было едва за двадцать, а она уже ждала настоящую любовь. Она встречалась со студентом-медиком из Черногории и в один прекрасный день познакомила с ним Ивана, когда тот затлел к ней в гости. Иван говорил о пользе сексуальной сублимации. Неиспользованная первичная сексуальная энергия превращается в изысканную игру воображения и творческое начало.
