Но идея о необходимости работать беспокоила Ивана даже больше, чем необратимость смерти.
– Разумеется, – Марко заскрипел зубами, потом вытащил челюсть, промыл ее в алюминиевом ведре и вставил обратно. – Я только что как раз развлекался.
– Для этого: поработать, пожрать, потискать жену, отвернуться к стенке, пернуть и захрапеть, поработать, пожрать, потискать жену, отвернуться к стенке, пернуть и захрапеть, поработать… это алгоритм жизни.
– Как говорится, скрипач на мельнице не нужен. Мне и этой музыки достаточно, – Марко показал на камнерезную машину.
– Но вам ведь нравится рисовать.
– Эта мазня – лишь пустая трата времени. А литература – это исковерканные слова одержимых ленью людей, желающих уклониться от работы.
А про радио, телевизор и газеты Марко сказал, что ненавидит промывание мозгов.
– Я изучаю историю. Ничто не ново под луной. Можно узнать обо всем, что происходит, читая о событиях тысячелетней давности.
– Ничего нового.
– Но ведь вы можете узнать слишком поздно и не успеете укрыться в горах.
– От войны не убежишь. И вообще, война пойдет мне на пользу. Спрос на надгробия возрастет.
И Марко вернулся к работе, а печальный Иван ушел восвояси.
5. Формальдегид помогает Ивану побороть страх смерти
Когда Ивану исполнилось девятнадцать, он захотел стать доктором, потому что не годился для армии, политики, искусства или спорта, но все-таки мог воплотить свою мечту о власти и уважении в роли врача, хозяина людских сердец, гениталий и мозгов. Все лето Иван читал учебники по химии и биологии, но в день вступительных экзаменов на медицинский факультет Загребского университета испугался, что кто-то из земляков может оказаться в Загребе и прочесть на доске объявлений рядом с факультетом о том, что Иван провалился. Поэтому он поехал и сдал экзамены в Нови-Саде – в автономном крае Воеводина в Северной Сербии.
По дороге к месту учебы зайдя в поезде в туалет, Иван посмотрел в свои глубоко посаженные карие глаза, отражавшиеся в зеркале, побрился, выдернул волоски из узких ноздрей и подумал, что выглядит совсем как взрослый. Он улегся на бок на деревянную скамейку прямо в свитере и пальто и заснул. А проснулся с растянутой шеей и следами колючего свитера, отпечатавшимися на лице. Выглянул в окно, прижавшись лбом к подрагивающему стеклу. Пар, поднимавшийся от его дыхания, заволакивал туманом топкие поля и мутную реку Данубе. Длинные продолговатые домики сгибались под тяжестью поросших мхом темно-красных черепичных крыш. Известка на стенах потрескалась, красные кирпичи разрушались от дождей, в канавах бегали гуси, а крестьяне сидели на скамейках перед своими жилищами и пили сливовицу на завтрак. Затем улицы стали шире, показались одинокие бесцветные многоэтажки, на крохотных тесных балконах неподвижно висели влажные белые и розовые простыни, словно флаги, извещающие о капитуляции. Удрученный увиденной разрухой Иван поклялся, что при первой же возможности переведется в какое-нибудь другое место.
На вокзале, пахнувшем дизельньм топливом и жареной свининой с луком, все люди казались очень мрачными и несчастными. Иван пошел в туалет, но уборщица отказалась его пускать, пока он не заплатит пять динаров. Иван протянул ей тысячную купюру, меньше не было. У нее не оказалось сдачи.
– Не могли бы вы пропустить меня просто так?
– Нет, правила есть правила. Пять динаров.
– Какие могут быть правила, если у вас нет сдачи.
– Иди купи газету, разменяешь деньги.
Они переругивались, пока Иван не махнул рукой и не купил газету с новостями спорта. В полутемной кабинке он анализировал шахматную диаграмму на последней странице. Неприятный запах моющих средств и химии заполнил ноздри. Когда Иван выходил из туалета, ему стало стыдно – как он мог грубить женщине, попавшей в настолько безвыходное положение, что она согласилась мыть сортиры?
Иван добрался до университета слишком поздно, поэтому не смог получить ключ от комнаты в общаге в тот же день. На следующий день, промерзнув всю ночь на скамейке в парке, он робко осматривал свое будущее общежитие. Красные кирпичи просвечивали сквозь голубую штукатурку, словно коленки бедняка через рабочую одежду. Из окон вылетали листы бумаги, описывая круги в воздухе, словно листовки, сброшенные вражеской авиацией.
Кто-то закричал:
– Эй, герой, куда собрался?
Иван обернулся. Он стоял между двумя параллельными зданиями, напоминающими гигантские спичечные коробки, поставленные на бок, и размышлял, не послышалось ли ему, может, это всего лишь эхо. Но внезапно чьи-то ладони закрыли ему глаза, и кто-то сказал:
– Угадай, кто?
Иван повернулся и увидел румяного незнакомца в чистой белой рубашке.
– Но я тебя не знаю.
– И что? Меня зовут Алдо. Хочешь чашку кофе? Залезай в окно!
Иван послушался. Они оказались в маленькой комнатке с тремя кроватями, паркетным полом и серым разодранным ковром.
– Но я не пью кофе.
– Что за странный малый, кофе не пьет! Ну да ладно, а что ты изучаешь? Если хочешь хорошо учиться, то должен пить кофе и курить.
– Какая ерунда! Мне не нужно изнашивать нервную систему неоригинальными средствами которые всего лишь служат орудием конформизма. Все повторяют друг за другом, одинаково курят одинаковые сигареты, одинаково пьют одни и те же сорта кофе.
– А ты забавная птаха. Но посмотри вот на какое совпадение: наш мир застрял в средневековье, пока люди не начали курить. Курево заставило их думать. Но как только они познакомились с кофе, то их мозги заработали по-настоящему, и люди начали изобретать. До кофе люди проводили время за элем и вином, а кофе отучил их от дурной привычки напиваться по утрам и давал силы в течение дня, активизировал мозговую деятельность. Только вообрази, что мы сможем сделать, когда случайно наткнемся на еще более сильные наркотики.
– Это твоя теория?
– Нам рассказал это преподаватель по экономике. Понимаешь, в университете учишься всему. Тебе будет весело, но пообещай ради нашей дружбы, что сейчас выпьешь со мной чашечку турецкого кофе.
Благодаря кофейной теории индустриальной революции Иван отнесся к незнакомцу серьезнее, чем собирался. После кофе, который показался Ивану крепким, подгоревшим, одновременно сладким и горьким, ужасно захотелось спать, и Иван улегся на самую продавленную кровать, свернулся калачиком, сложившись пополам, как зародыш в яйце, с полуоткрытым ртом и полузакрытыми глазами.
