— Могу лишь выразить свое восхищение, Кеннет.
— Вот видишь? Все дело в силе воли, аккуратности и дисциплинированности.
Дэнджерфилд обводит руками комнату.
— Аккуратность? А это тогда что такое? Страшно себе представить эту комнату неаккуратной.
О’Кифи чешет голову.
— Я сыт всем этим по горло.
— А что ты сделаешь с кувшином, который стоит на трюмо? На нем все еще висит бирка с ценой.
— С этим-то? Да забирай его. Знаешь откуда он взялся? Я тебе расскажу. Год назад, когда я притащился в эту дыру, меня просто распирало от чудесных замыслов. Я тогда думал обзавестись плетеными креслами и, быть может, нацепить на стену парочку картин, чтобы на мою коллекцию предметов искусства пялились отпрыски благородных семей из дорогих школ. Я думал, что все будет, как в Гарварде, с той только разницей, что я стану членом тех клубов, которые в Гарварде мне были совершено недоступны. Я полагал, что мне следует приобрести несколько вещиц для спальни, до того как я всерьез возьмусь за приобретение мебели, и я купил этот кувшин за один фунт и четыре пенса, что и написано на бирке черным по белому, но на этом все и закончилось. Само собой разумеется, что с ребятами из частных школ дружбу я никогда не водил. Со мной они разговаривают, но считают меня несколько вульгарным.
— Жаль.
— Да, жаль. Я отдам кувшин тебе, чтобы ты вспоминал меня, когда я покину пределы этого зеленого острова, чтобы завести роман с какой-нибудь французской куколкой. О Господи, да будь у меня твой акцент, я бы неплохо устроился и здесь. Самое главное — это акцент. Я еще и рта не успеваю открыть, а меня уже гонят вон. Во Франции, во всяком случае, он мне не помешает.
— Я бы хотел задать тебе один довольно деликатный вопрос, Кеннет.
— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. О том, где я достал деньги. Но это, дружище, страшная государственная тайна.
— Жаль.
— Ну ладно, нам пора идти. Забирай галстуки, кувшин, одним словом, все, что хочешь. Мне больше не доведется жить среди этих угрюмых декораций. Я так ни разу и не развел огонь в камине. Мне всего двадцать семь лет, а я чувствую себя шестидесятилетним стариком. Если бы мне пришлось начать все сначала, я бы просто сдох. Время, потраченное совершенно впустую. За последние полгода я посетил четыре лекции по греческому и две по латыни. Здесь тебе не Гарвард: местные зубрилы корпят над книгами день и ночь.
— А эти использованные бритвы?
— Забирай все. До конца моих дней мне суждено быть бедным, как церковная мышь.
Себастьян собрал галстуки-бабочки и рассовал их по карманам. Бритвы засунул в тряпочку для мытья посуды и положил туда же несколько обмылков. На столе он заметил стопку дешевых блокнотов.
— А это что такое, Кеннет?
— Плоды, к тому же гнилые, моих попыток стать великим писателем.
— И ты оставляешь их здесь?
— Разумеется. А как бы ты поступил на моем месте?
— Понятия не имею.
— А вот я имею. И я знаю наверняка, что я не писатель. Я всего-навсего сексуально изголодавшийся козел.
Дэнджерфилд перелистывает блокнот. Читает вслух: «В обыкновенной американской ирландской семье это событие явилось бы удачным предлогом как для лицемерной, так и для подлинной радости, но О’Лэнси не были обыкновенной американской семьей, и атмосфера была накалена чуть ли не до святотатства…»
— Хватит. Если хочешь почитать — забирай. И не напоминай мне об этом дерьме. Я уже не буду писать книги. Самое подходящее для меня занятие — приготовление жратвы.
Они выходят из спальни. Из матраца, застеленного газетами, торчат пружины. Отпечаток тела. Здесь январь, а на улице июль. О’Кифи, унылая крыса, заплесневелый сухарь. Покрытая слоем жирной грязи кухня. Под конфоркой на газовой плите позеленевший кусочек ветчины; рядом с ним разбитая надвое чашка. Несомненно О’Кифи постарается открыть престижный ресторан. Жизнь, наполненная хитроумными сделками и минутными радостями, но все заканчивается жестоким разочарованием. Подобное существование не дает разбогатеть и спокойно спать по ночам.
То и дело спотыкаясь, они спустились вниз по старой лестнице и зашагали по булыжной мостовой. О’Кифи, засунув руки в карманы, шагал впереди, переваливаясь при ходьбе, как гусеница. За ним, подпрыгивая по-птичьи, двигался Дэнджерфилд. Они направлялись в строение № 4, в сортир, помочиться.
— Мочеиспускание всегда помогает мне собраться с мыслями. Больше мне эта штуковина пока что ничем не помогла. Но я уже закончил. Опять в путь. Лучшее чувство в мире. А как тебе живется с женой и ребенком, Дэнджерфилд? Просто выйти из дому для тебя уже проблема.
— Тяну лямку, Кеннет. Но настанут лучшие дни, я обещаю.
— Тебя посадят в психушку «Грэнжигормен».
— А известно ли тебе, Кеннет, что выпускники Тринити в ней пользуются особыми привилегиями?
— Тебя там прикончат. Должен сказать, Дэнджерфилд, что я отношусь к тебе лучше, чем ты думаешь. Есть у меня эта слабинка. Идем же, я угощу тебя чашечкой кофе, хотя в общем-то поощрять нежность предосудительно.
О’Кифи, зажав ключи в руке, исчезает в будке привратника. Тот смотрит на него с ухмылкой.
— Покидаете нас, сэр?
— Именно так. Меня ждет солнечная Европа. Мое почтение.
— Удачи вам всегда и во всем, мистер О’Кифи. Мы все будем по вас скучать.
— Пока.
— До свидания, мистер О’Кифи.
Важно выходит к Дэнджерфилду, ожидающему его под гранитной аркой. Они медленно выходят через главные ворота на Вестерморлэндскую улицу. Заходят в кафе и усаживаются в уютном закутке. Пахнет кофе и сигаретным дымом. О’Кифи потирает руки.
— Скорее бы уже в Париж! Может быть, я заведу выгодное знакомство прямо в самолете. С богатенькой американочкой, направляющейся в Европу для знакомства с ее культурой и для осмотра достопримечательностей.
— В том числе и твоих, Кеннет.
— Если она их увидит, то в Европе ей уже ничего больше увидеть не удастся. Уж я то об этом позабочусь. И почему это со мной не может произойти ничего подобного? Тот симпатичный парень из Парижа, который иногда меня здесь навещал, сказал мне однажды, что стоит только проникнуть в парижское общество, как все остальное происходит само собой. Множество хорошеньких женщин из его окружения, а он терся тогда среди театральной публики, стремятся найти именно таких парней, как я, пусть и не обладающих сногсшибательной внешностью, но зато остроумных и рассудительных. По его словам, у них есть только один недостаток — они предпочитают ездить в такси.
Подходит официантка и принимает заказ. Две чашки кофе.
— Ты не откажешься от заварного пирожного, Дэнджерфилд?
— Очень мило с твоей стороны, Кеннет, если ты действительно настаиваешь…
