— Заходи выпить в «Кабану» в семь, — шепнула она.
— With pleasure, — услужливо согласился он.
Мужчины в баре заметили ее фамильярный жест.
— Она на него запала.
— Этой девке все тридцать.
— Такие лучше, чем девки. Все умеют, все уже попробовали и еще хотят.
Они смотрели на нее через окно, обрамленное гипсовыми кактусами.
Все случилось именно так, как она мечтала. После бара они поднялись к ней в номер. От парня пахло солнцем и океаном. Грохот музыки с дансинга и выпитое прямо из бутылки вино превратили их любовные прикосновения в страстный танец. Ингрид обняла его ногами, закинула за шею. Безвольно упала на подушки, чтобы в следующем такте сменить темп. После пары глотков вина Хосе снова был с нею. Его пружинистое тело пронзало ее оргазмами.
В эту ночь Ингрид захотела ребенка. «Мне тридцать восемь лет. Год-два — и может стать поздно, — рассуждала она в темнота рядом со спящим Хосе. — Он красив как бог. Оливковая кожа, прямой нос, глаза в пол-лица и эта сладко-жестокая улыбка. Дети смешанных кровей здоровее и красивее. Хосе мог бы приехать в Швецию».
Пока же она не думала возвращаться. Осталась еще на месяц. Парень влюбился. Ингрид еще не знала такой нежности, таких бешеных манер. Когда она сказала, что беременна, он упал на колени и, плача, целовал ее живот. Отвез к родителям. Те не уговаривали их остаться в Мексике. Если Хосе закончит учебу в Швеции и станет el profesor в Европе… «Его предки были из Европы, — рассказывал Ингрид отец Хосе. — Поэтому он способный и высокий. В его жилах течет кровь испанских грандов».
Осенью в Стокгольме они поженились. Родственники Ингрид посматривали на молодого южанина снисходительно. «Это хорошо для Ингрид, наконец она решилась завести ребенка», — радовались родители.
Дома толпами сновали знакомые, любопытствуя взглянуть на ее латиноса, щелкающего каблуками по паркету. Подруги заглядывались на него с набожным вожделением. Сорокалетние богатые женщины, мечтающие о сексе с безотказным любовником. Хосе казался им прекрасным и недоступным. Он любил Ингрид.
Она тяжело переносила беременность. Сначала мучилась, нормальный ли будет ребенок. Потом страдала от изжоги, отекавших ног. Злилась на Хосе за переслащенный кофе, криво подоткнутые под спину подушки. Ее раздражала его тупость. После трех месяцев учебы он не мог справиться со шведским. Они по-прежнему разговаривали по-английски. Ее нервировало повторение одних и тех же простейших шведских слов. У Хосе они превращались в не существующие ни на каком языке, хотя и убедительно звучащие речи.
«Я — твоя Снежная Королева», — сказала Ингрид на первой зимней прогулке в парке. Он запомнил: «Снж-ня Крль-ва».
Дети возились в сугробах, катались с горки на санках. «Так и со шведским языком, — подумал Хосе. — Интонация изо всех сил карабкается наверх и спихивает оттуда слова, а те беспорядочно съезжают, кувыркаются».
Изучение шведского было пыткой. Он не слышал, где кончаются предложения, не различал странных гласных, передразнивающих «a», «u», «e». «В двадцать лет наткнуться на предел своего могущества — вот начало ущербности, именуемой зрелостью», — писал он в дневнике среди стихов о любви и одиночестве.
В Старом городе, в латинском баре «Chiquita», он подружился с барменом — чилийцем, студентом-историком. Клаудио жил в Швеции давно и не имел иллюзий: «Хосе, ты попал в рай для белокурых ангелов. Богатейшая страна, экспериментальная пробирка будущего. Миром будут править женщины, здесь это уже начинается. Они собираются сажать в тюрьму клиентов проституток. Скоро быть мужчиной станет здесь преступлением. Ничего удивительного, если на их языке „человек“ — это „она“. „Смерть“ — „он“. Культурный матриархат. Страна в форме повисшего пениса! Легендарным создателем этого народа был не какой-нибудь герой, а праматерь Свея. Берегись, братец, — ораторствовал Клаудио, перекрикивая сальсу. — Кончается борьба политических систем, кончается власть мужчин…»
Хосе согласился на «общие роды». Он будет с нею, если это так важно… Ингрид считала дни до конца мучений. «А где же знаменитый материнский инстинкт, который рекламируют в пособиях для беременных?» — огорчалась она. «Всему свое время, — утешала ее мать. — Увидишь малыша — забудешь и о родах, и о страданиях».
После первых схваток, когда отошли воды, Хосе отвез ее в больницу. Героически шагнул в родовую.
— Нет, Ингрид, не могу! — и бросился к выходу, когда ей рассекали промежность.
— Вернись! Это же наши роды! — простонала она. Через три часа она родила. Медсестра позвала Хосе. В родовую въехал традиционный столик с шампанским и шведским флагом. Счастливая, причесанная и накрашенная Ингрид прижимала к себе ребенка. На его ручке виднелся пластиковый браслет с надписью: «Девочка Тапас».
Ингрид быстро надоели пеленки, смеси, подогретые бутылочки. Она вернулась на работу. Ребенком занималась няня. Готовкой и уборкой — экономка. Хосе читал книги, писал стихи. Гулял с маленькой Сабиной. Выслушивал материнские восторги стареющих бизнесменок и аристократок, приходящих в отсутствие Ингрид. Они проверяли, делает ли он успехи в шведском. Вкладывали пальцы ему в рот, складывая губы для произнесения «а», «о». Ему хотелось из жалости полизать или погрызть их. Хихиканье этих дам звучало как поскуливание самок, тоскующих по сексу. Выходя, они оправляли жакеты, одергивали юбки, как будто кто-то пробовал их содрать.
Однажды весенним днем он раньше ушел с занятий. У него болела голова. В классе все жаловались на весеннюю простуду. По дороге домой купил аспирин. В соседском саду стояли, сцепившись между собой, две лайки. Остекленевшие голубые глаза суки искрились, словно две льдинки. Такие глаза бывали у Ингрид. В этих случаях он не спрашивал, что случилось. Она смотрела мимо него, в телевизор. Усталая, закрывалась в своей комнате.
Хосе вошел в дом. В прихожей лежала сумка Ингрид, в спальне горел свет. «Ты заболела?» — вскрикнул он.
Она лежала в кровати и курила. Рядом спал мужчина. Взгляд у нее был ледяной. Хосе пошатнулся. Хотел убить их, убить себя. Он бежал. Он плохо помнил, что происходило в течение той недели. Очнулся в доме Клаудио. Пил, просыпался, ничего не соображая, засыпал, чтобы забыть, что существует. Вернулся домой, сам не зная, зачем. Увидеть дочь. Ингрид не пыталась ничего объяснять, извиняться.
— Сейчас не Средневековье, и мы не в Мексике. Я могу делать что хочу.
Хосе не собирался говорить банальностей. Они вырвались сами собой, помимо его воли:
— Но ведь ты мать, ты моя жена…
— И поэтому я должна отказаться от собственной жизни?
Он собрал вещи. Побросал в пластиковый пакет одежду, книги. Экономка подала ему конверт. Анн фон Трот, лучшая подруга Ингрид, приглашала его к себе.
— Ингрид такая, какая есть, она не изменится. Она воспользовалась твоей наивностью. Привезла из путешествия, как галапагосского ящера, — Анн развеивала последние иллюзии. Он был донором спермы. Самцом-производителем.
