Он вернулся 26 июня. Было ровно 30 дней, как я находилась здесь. Это возвращение означало, что ритуал комнаты-голгофы опять возобновится. Там, наверху, на этой кровати он привязывал меня цепью, соединяющей мою лодыжку с его. Иногда я должна была оставаться «спать» рядом с ним целую ночь в этой гнусной комнате. Но я даже не могла заснуть. Я все время боялась, что он проснется и начнет свои «гадости», пока я сплю, и я даже не смогу сказать «нет, я не хочу». Я чувствовала малейшее движение, цепь пилила мне щиколотку каждый раз, как он тянул ее, когда поворачивался. Иногда этот болван путал лодыжки и пристегивал свою правую ногу к моей правой. Тогда я не могла пошевелиться, чтобы подальше от него отодвинуться. Но ночь была длинная, я глядела в потолок или в телевизор, если он оставлял его включенным на том канале, который я могла смотреть, это хоть как-то компенсировало мою бессонницу. Даже если мне и случалось закрывать время от времени глаза и найти хоть какое-то приемлемое положение, я все равно не могла заснуть глубоко. «Если он сделает что-то, ты по крайней мере сможешь постоять за себя». Это была последняя гордость, которая мне оставалась, продемонстрировать свой отказ, сказать «нет», оттолкнуть его, пусть до тех пор, пока он не станет мне угрожать и я больше не смогу бороться.
Чтобы бодрствовать, я представляла, как моя мама возвращается с работы, как мои сестры смотрят телевизор, возможно, то же самое, что и я; я думала о Сэме, о Тифи, о своем садике, о семенах, которые я в нем посадила, о яблочном торте, который пекла моя крестная, о подушечке моей бабули, и я еще думала, как не умереть от скуки в этом тайнике, как помучить этого дурака, который лежал здесь. Если бы у меня было какое-нибудь оружие, нож, чтобы убить его, если бы у меня было хоть что-нибудь, чтобы воткнуть ему в глотку, или кирпич, который валялся там, на первом этаже. Но кирпичом я вряд ли причиню ему большой урон! Я была слишком мала, чтобы приложить его хорошенько.
Поэтому я делала то, что было в моих силах. Иногда я сама тянула за цепь, чтобы надоесть ему, я бубнила, чтобы он прицепил еще несколько звеньев, я жаловалась на все, я неустанно требовала родителей, я хотела позвонить, написать, я хотела даже новости по телевизору! Я старалась сделать его жизнь невыносимой, надоедая ему своими словами, слезами и упреками, и мне кажется, что я в какой-то степени преуспела, пользуясь своими жалкими средствами.
Разумеется, телевизионные новости он отмел сразу. Телефон также. Я имела право лишь в некоторые дни на лишнее звено цепи вокруг моей щиколотки. Этого было недостаточно, чтобы я успокоилась, тем более чтобы я смогла удрать отсюда. Я хитрила, про себя называя его дураком. Ругательство, которым обзываются на переменах в школе! Когда он настаивал, чтобы сделать мне что-то, что я не хотела, я осмеливалась даже обругать его вслух, и это меня успокаивало: «Вы в самом деле идиот, это ведь ненормально, мне это не нравится! Вы мне противны!»
Мне были необходимы эти грубые слова, чтобы освободиться от чувства подавленности. Но он не очень-то обращал внимание на мои ругательства. Ему было совершенно наплевать, он злился и в конце концов делал что хотел. Тогда я удерживала себя, чтобы не ругаться слишком часто, я говорила себе: «Не заходи слишком далеко, а то можешь получить».
Но во время еды, когда я сидела напротив него, на меня накатывало неодолимое желание вонзить ему вилку куда-нибудь или заехать сковородой прямо в морду, потому что он жарил себе мясо, в то время как мне давал какой-то бульон с фрикадельками, который не лез мне в горло. Или когда он говорил мне, чтобы я принесла ему чашку кофе, которая подогревалась в микроволновке. Мне-то он кофе не предлагал! Чтобы взять чашку, надо было оторвать задницу и сделать два шага.
«Я не служанка! Микроволновка в трех метрах!»
В животе у меня был страх, я была больна от одиночества, от стыда и от грязи, я задыхалась, я плакала часами до головной боли и красных глаз.
Но я не хотела склонять головы, я хотела показать все мое отвращение! Я не знала ничего про то, что он называл сексом, я не знала, что существуют такие сексуально озабоченные люди, никто никогда не говорил мне об этих вещах. У меня даже не было месячных. У меня не было приятеля, не было никакого опыта, даже сорванного поцелуя.
Но я хорошо видела, что в его поведении не было ничего нормального. Он был старый, мне было двенадцать лет, и он проводил время, досаждая мне своими нелепыми манерами. Что это за тип? Только ли дурак?
Я была наивна, потому что еще не испытала худшего.
3. ДЕРЖАТЬСЯ ИЗО ВСЕХ СИЛ
«Господин, который меня сторожил», читал «Сьянс э ви».[1]Мой отец иногда покупал этот журнал, я очень любила номер, в котором рассказывалось о планетах, я обожала космос. Я попросила почитать, и он ответил: «Да там, на чердаке, у меня их полно, иди возьми».
Я взяла максимум из того, что он хотел дать мне, чтобы не заскучать через два дня и чтобы наконец отвлечься от игровой приставки, которая надоела мне хуже горькой редьки. Временами я не спала целые сутки, находясь в тайнике, иногда дремала по двенадцать часов подряд, но когда стресс был слишком жестоким и я не знала, что делать, было ужасно. Мне было абсолютно необходимо чем-то занять мозги, организовать свою работу, делать что-то, чтобы не сойти сума.
Именно там, в одном из журналов, я наткнулась на бланк-заказ на подписку на имя Мишель Мартен, г. Марсинель, ул. Филипвиль, 128.
На другом экземпляре я заметила надпись «камера 154».
Несколько дней спустя я наблюдала за ним, когда он за столом вскрывал свою почту. Я сидела не очень удобно и видела письма только вверх ногами. Тогда я стала валять дурака, вертеться, чтобы суметь прочитать адрес. Почтовый индекс был простой, тот же, что и на бланке: 6001. И номер дома по улице: 128…
Я попыталась сосредоточиться на имени, потому что он все время двигал конверты, и я никак не могла уследить. Но я смогла прочитать «Марк», не полностью разобрав фамилию, но адрес в Марсинеле был тот же.
Когда я его спрашивала, как его зовут, он ответил:
— Выбирай, Марк или Ален…
— Я предпочитаю Ален.
Так звали симпатичного парикмахера, к которому мы ходили, вот почему я предпочла это имя Марку. А с Марком у меня ассоциировался противный мальчишка в моем квартале. Но я никогда так и не смогла называть его Аленом, только «вы», и ничего другого.
Стало быть, я была здесь по адресу 128, улица Филипвиль, город Марсинель, а этого негодяя звали Марк Дютру. Я спросила его, был ли он в тюрьме, потому что я видела на журнале пометку с номером камеры. Он сказал, что был.
— Долго?
— Да, слишком долго. А теперь я делаю вещи, запрещенные законом, чтобы отомстить полиции и судьям, и им никогда не удастся меня схватить…
Марсинель мне не говорил совсем ни о чем, я не знала, где это находится. Если бы я увидела Шарлеруа, я бы лучше сориентировалась. Но по крайней мере я была уверена, что нахожусь в Бельгии.
