Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Невероятно исхудавшего, с распухшим горлом парня доставили в больницу.
Бородатые ангелы в белом взяли мученика под белы рученьки и отправили в бокс – почти рай: до туалета – два шага, до раковины – три. Еду подают в окошечко, в окошечко же выставляют пустые тарелки.
Можно почти не шевелиться, можно почти не жить.
Максим засмеялся, когда услышал диагноз. И огорчился, что инфекционный рак крови в отличие от злокачественного – излечим...
Значит, он меньше любил, раз его кровь можно очистить какими-то уколами. Асина кровь была полностью отравлена, и от этого она умерла: любовь – это рак крови. Любовь – это рак...
Зациклившись на взаимосвязи этих двух вещей, больной не замечал, что за решетками бокса наступил апрель.
Бывшая сокурсница Катя пришла его навестить. Она постучала в крайнее от крыльца окошко первого этажа.
Приоткрыв его, Максим почувствовал запах оттаявшей земли и весеннего неба.
– Привет! – Катя появилась так буднично, будто и не было этого полугода его отсутствия. – Скоро сессия. Ты не представляешь, что в группе творится... – Девушка трепалась о знакомых ребятах и тех вещах, которые он забыл в добровольном заточении: о новых фильмах, книгах, зачетах, которые она удачно списала, пока препод не видел...
Во дворе на пеньках, чего-то дожидаясь, сидели родственники больных.
Максим пытался вспомнить, сколько же времени он не открывал замазанное белой краской окно. Сколько же он спал?
Девушка оставила апельсины – рыжие и вкусно пахнущие жизнью.
– Спасибо.
– Мне нетрудно, приду еще. – Просунув тонкую руку между прутьями решетки, Катя коснулась его руки...
Страдалец почувствовал, как откуда-то из глубины тощей грудной клетки едва не вырвались слезы... Сдержался и спокойно ответил:
– Приходи...
А к концу мая Максима выписали, он занимался все лето и к осени вернулся к занятиям. Они с Катей снимают комнату.
Парень выздоровел, и второй раз таким не болеют. Но говорят, что кровь перенесших мононуклеоз нельзя переливать другим, в ней остается тот самый злосчастный вирус, тот самый след болезни, который, как фотография Аси, аккуратно завернутая в газету, не покидает человека до смерти...
Травма
Даже пустота заполнена кровеносными сосудами. Даже пустота имеет сердце. Нервы. И память.
В отделение травмы привезли подростка – рот разорван до ушей. Пьяная ларечница – два ножевых ранения... Сбитые неопознанными машинами, избитые мужьями, вспоротые ревнивыми любовниками, пострадавшие на производстве...
Сюда поступают те, кто может быть спасен на земле. Остальных – спасают на небе.
Снаружи от двери на особо оборудованной кровати расплывшаяся, как желе, женщина. Серо-желтого цвета кожа, отечное лицо. Из оголенного дряблого бока откачивают шлангом какую-то жидкость в ведро. Несчастная вскрикивает. В коридорах лечатся те, кто невыносим в общих палатах...
Последнюю неделю Олеся не вылезает из бахил. Утром в больницу, после работы – в больницу. Даже умудрилась переночевать здесь.
Привезла бабушку в приемный покой около часу ночи, пока оформили – домой идти поздно, завалилась под какие-то снаряды для загипсованных и на удивление хорошо выспалась. Будто в гостях или в путешествии. Хорошо засыпать в незнакомых местах – в них беззаботно. А ей редко бывало беззаботно.
Когда за спиной предки, ощущаешь – тыл прикрыт. У Олеси спина оголена – родителей нет. Сберечь бы бабушку. От нее ничего не нужно – лишь бы встречала на пороге, улыбалась хитренькими глазками, фантазерка склерозная...
...В палате десять коек. Тяжелый воздух и тяжелые гипсовые руки и ноги, со всех сторон журчат разговоры.
Бабушка с сотрясением мозга поясняет Олесе:
– Купи мне два йогурта и кефир – тоже один...
Внучка – с пониманием, не комментирует.
Старушка, усугубившая застарелый склероз новой травмой, продолжает:
– Ты знаешь, нашему дяде Жене девяносто восемь лет исполнилось...
– Бабуль, вчера ему было девяносто один...
– Да?.. – Старушка будто не слышит. – Так вот, ему девяносто девять, а он еще как огурчик.
На самом деле дяде Жене не больше восьмидесяти. Зная это, внучка опять-таки молчит, потому что бабушке самой почти девяносто. И голова у нее забинтована.
– Я пошла за селедкой в сберкассу, а у меня паспорта нет... Где мой паспорт?
– В больнице, у старшей медсестры, – терпеливо напоминает внучка.
Глаза у больной мутные, подслеповатые, но смекалки не занимать.
– Я спрашивала в аптеке цианистый калий на всякий случай...
– На какой?
– Вдруг рак найдут... Говорят, от ушиба раки на груди образуются.
– И зачем ты вышла из дома? – вздыхает Олеся.
– Есть было нечего.
– Да у нас в холодильнике все стояло! Сметана, творог, сыр, молоко...
– А селедочка? – хитро улыбается больная. И шепотом добавляет: – Знаешь, какие здесь уборщицы – как мимо тумбочки со шваброй пройдут – очки пропадают! Они у всех очки воруют!
– Зачем? – морщится внучка.
– А я и сама думаю – зачем?..
Пока Олеся разгребала завалы в тумбочке, бабушка поклянчила «глаза» у соседки – внучкин журнал полистать. Через некоторое время довольная замечает:
– А все-таки хорошие очки мне покойный муж оставил, пригодились.
– Это ж чужие!.. – Олеся торопливо возвращает предмет загипсованной соседке.
Ну что с бабулей поделаешь?..
Когда ей голову зашивали в приемном покое, старушка вопила:
– Изверги!!!! Фашисты!!!! Да разве это люди?
Выехав из операционной, улыбалась:
– Таких докторов душевных Бог послал. Спасибо тебе, Господи!
Два шва по четыре сантиметра на темечке. А ехать в больницу ну никак не хотела, упиралась:
– Я голову шампунем помою и спать лягу.
– Бабуль, у вас в голове – дыра. – Молоденький санитар со «скорой» достал перекись и бинты.
Бабуля сидит на табурете. Кровь льется на лицо, на майку. Упала дома, на кухне. Голову расшибла об угол тумбы. Пол, стены – в красных брызгах...
Позвали курсантов с улицы, чтоб донести до «скорой».
Завернули в шубу, положили на носилки, а она опять:
– Куда вы меня? Шампунем голову помою и лягу спать! Не трогайте, кому говорю!
Пока спускали по лестнице, курсантов за руки кусала, вырывалась:
– Вы мне еще и перелом сделаете! И это наша армия! Убийцы!!!
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
