Книга Халтурщики - Том Рэкман

Раньше Артур сидел около кулера с водой, но боссам надоело болтать с ним всякий раз, как захочется попить. Кулер остался на месте, а его пересадили. Теперь стол Артура стоит в дальнем углу, на максимальном расстоянии от центра власти, зато поближе к шкафу с ручками, что утешает.

Он приходит на работу, плюхается в кресло на колесиках и какое-то время сидит неподвижно, ожидая, когда прекратится внутреннее противостояние между инертностью и чувством долга, и тогда, весь изгибаясь, он снимает пальто, врубает комп и читает свежие новости.

Никто не умер. То есть на самом деле за последнюю минуту скончалось 107 человек, за прошедший день — 154 000, а за неделю — 1 078 000. Но никого важного. И это замечательно — последний некролог Артур написал девять дней назад и надеется, что период бездействия продлится. Его основная цель в газете — лениться, писать как можно реже, сбегать с работы, когда никто не смотрит. И он превосходно реализует эти свои профессиональные амбиции.

Артур открывает папку, чтобы на случай, если кто подойдет, можно было начать с раздраженным видом быстро перелистывать бумаги, бормоча: «Готовность — наше все!» Многих это отталкивает. К сожалению, не всех.

За спиной появляется Клинт Окли, и Артур поворачивается в кресле, будто его душат на гарроте.

— Клинт. Привет. Я читаю сводки агентств. Ничего такого. По крайней мере, для меня. Пока. — Артуру противно, что приходится так унижаться, оправдываясь перед начальством. Лучше бы заткнуться.

— Ты что, не видел?

— Чего не видел?

— Ты это серьезно? — Клинт — мастер задавать пугающие и непонятные вопросы. — Ты что, мыло не читаешь? Очнись, тормоз. — Он стучит по монитору Артура, как по черепушке. — Есть кто дома? — Клинт Окли — босс Артура, он из Алабамы, с него дождем сыпется перхоть, он помешан на бейсболе, не способен смотреть собеседнику в глаза, у него недотрах и усы похожи на туалетный ершик. А еще он редактор раздела культуры, что, если вдуматься, весьма забавно. — Задница, — говорит он, обращаясь, видимо, к Артуру, и с напыщенным видом уходит к себе в кабинет.

Если история нас чему и научила, думает Артур, так это тому, что усатые мужчины ни за что не должны находиться у власти. К сожалению, в газете эта азбучная истина игнорировалась, потому как власть Клинта распространялась на все спецразделы, включая «Некрологи». И в последнее время он сваливал на Артура горы рутинных задач, заставляя его помимо вверенных ему некрологов заниматься и такими рубриками, как «Этот день в истории», «Головоломки», «Загадки и шарады», «Смешновости» и «Мировая погода».

Артур находит письмо, о котором говорил Клинт. От главного редактора, Кэтлин Солсон, которая требует подготовить некролог о Герде Эрцбергер, хотя та пока еще не умерла. Кто это вообще такая? Артур ищет ее имя в интернете. Оказывается, это австралийская интеллектуалка, которую некогда превозносили, а затем порицали феминистки, после чего о ней благополучно забыли. И какое нам дело до того, что эта особа скоро умрет? Дело, оказывается, в том, что Кэтлин читала мемуары Эрцбергер, когда училась в колледже. Артур понимает, что слово «новость» зачастую означает «прихоть редактора».

Кэтлин приходит обсудить некролог.

— Я пишу, — говорит Артур, предупреждая ее вопрос.

— О Герде?

— О Герде? Вы знакомы лично? — если ответ окажется положительным, ситуация рискует стать еще опаснее.

— Не очень близко. Я встречалась с ней пару раз на всяких мероприятиях.

— Значит, вы не были подругами, — с надеждой говорит Артур. — Насколько это срочно? Иными словами, когда она собирается умереть?

— Непонятно, — отвечает Кэтлин. — Она отказывается от лечения.

— Это хорошо или плохо?

— Для ракового больного, как правило, плохо. Я хочу, чтобы у нас в кои-то веки вышел нормальный некролог. У вас будет достаточно времени, чтобы взять у нее интервью, съездить туда, а не просто писать на основе вырезок из газет.

— Куда надо ехать?

— Она живет в окрестностях Женевы. Пусть секретарь организует поездку.

Командировка означает, что придется тратить силы и провести ночь не дома. Отвратно. А хуже интервью для некролога вообще ничего нет. Собеседнику ни за что нельзя давать понять, зачем ты приехал — это расстраивает. Так что обычно Артур говорит, что пишет «краткий биографический очерк». Он расспрашивает умирающего, подтверждая нужные ему факты, а дальше просто делает вид, что записывает, терзаясь чувством вины и периодически восклицая «поразительно!», «правда?», зная, что почти ничего из этого печатать они не собираются — десятилетия человеческой жизни будут сжаты в несколько абзацев, помещенных в конце девятой страницы, между «Загадками и шарадами» и «Мировой погодой».

Погрузившись в уныние, он украдкой сбегает из офиса и отправляется за дочерью. Восьмилетняя Пикл выходит из школьных ворот, лямка сумки обмотана вокруг шеи, руки свисают плетьми, живот выпячен, ее взгляд сквозь очки ни на чем не сфокусирован, развязанные шнурки болтаются по земле. «В древности?» — спрашивает отец, она берет его за руку и сжимает, что означает «да». Так, держась за руки, они легкой походкой направляются на Виа-деи-Коронари. Артур смотрит вниз на дочку, на ее спутанные черные волосы, крошечные уши, толстые линзы, увеличивающие и искривляющие булыжники мостовой. Она что-то лопочет и фыркает от удовольствия. Пикл — очаровательная «вещь в себе», и отец надеется, что она такой и останется. Ему вовсе не хотелось бы, чтобы она вдруг стала крутой: это все равно, что если бы его ребенок, его плоть и кровь, вырос фиолетовым.

— Ты своим внешним видом напоминаешь мне шимпанзе, — говорит он.

Девочка тихонько напевает, не отвечая. Через минуту она говорит:

— А ты орангутана.

— Не поспоришь. Да уж, с этим не поспоришь. Кстати, — добавляет Артур, — я кое-что для тебя придумал: Тина Пачутник.

— Ну-ка повтори?

— Пачутник. Тина.

Дочь качает головой.

— Не выговоришь.

— Ну, хотя бы Тина тебе нравится?

— Я рассмотрю это предложение.

Девочка решила взять себе псевдоним, не потому, что он ей зачем-то необходим, а потому, что ей просто захотелось.

— А может, Зевс? — спрашивает Пикл.

— Боюсь, что уже занято. Хотя, его не стало так давно, что путаницы, скорее всего, не будет. Ты хочешь просто «Зевс», или с продолжением?

Дочь раскрывает свою пухлую ручку, лежащую в его холодной ладони, и Артур выпускает ее. Она идет нетвердой походкой, ноги заплетаются — вроде и рядом с отцом, но в то же время бесконечно далеко. Потом она кидается обратно к папе, снова вкладывает свою ручку в его ладонь, их пальцы переплетаются, и она поднимает на него глаза — от озорного удовольствия у нее раздуваются ноздри.