Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
На Никицкой Дворничихе дали в большом доме подвал. Но ведь подвал тоже не резиновый!
Я прямо вижу сейчас эту картинку.
Вот сижу дома у раскрытого окошка. Горло уже не болит. Но на улицу пока не пускают. Ребята играют в «штандр» маленьким мячиком. Дворничиха на лавочке, лускает семечки и объясняет соседкам:
— Никаких энтих в Москве раньше не было. А вот после энтой революции все сюды набежали. И до чего хитрющий народ! Морду корчит, зубы заговаривает, а сам норовит квартирку хапнуть. Ладно-ть. Хозяин их всех надысь раскусил. Куды ни кинь — враг народа. Вот паразиты! Им што Володька, што Кристос — один черт. Продали матушку Расею германцу за двугривенный. Над людями измываются. Ситцу и того нет. Когда ж ето было, чтоб в Расее ситцу не было? Ладно-ть. Отольются кошке мышкины слезки.
Бабушка мне чертыхаться не велит. «Володька», догадываюсь, это товарищ Ленин. А Ленин раньше был Сталиным. Только теперь он лежит на Красной площади, в Мавзолее. И все к нему ходят по очереди.
Но бабушка к Ленину не собирается. И папин дедушка не хочет. Потому что не любит смотреть на мертвых вождей.
Жалко, детей туда одних не пускают.
Может, я Аню уговорю? Когда совсем выздоровею.
Или в Мавзолей, или в зоопарк!
Папин дедушка уткнулся в свою газету и ничегошеньки не видит. Даже в шашки со мной играть не хочет. Хотя я уже умею.
А Вовка не умеет. Он старше меня. На полголовы. И говорит, что шашки — «лабуда». Вот «расшибалка» — мировецкое дело.
Дедушка меня еще в шахматы научит. Потом когда-нибудь, когда будет время.
У меня всегда полно времени. А у взрослых, я смотрю, никакого времени нет. Просто смех.
Когда мне совсем делать нечего, я сижу и думаю. Вот так. Как папин дедушка Бориспалыч!
Он у нас ничего не делает. Только думает.
А за него все делает папина бабушка.
Адельсидоровна!
Она вчера играла на рояле. Как мама. Только чуть-чуть. У нее теперь распухли руки, и пальцы совсем не слушаются. Но все равно, мама сказала, Шопен у нее неплохо звучит.
— Перестаньте сказать, — говорит бабушка Адельсидоровна, — когда я играла на экзамене, это был полный фурор на всю Варшаву.
А послепослезавтра Адельсидоровна пожалуется при мне маминой бабушке:
— Какой вы счастливый человек, Елизавета Николаевна, если еще верите в Бога.
Ребята перестали играть в «штандр».
Мячик поскакал-поскакал и провалился в решетку. Теперь надо идти за ним в подвал, к Дворничихе. Или ждать Вовку. А он где-то в городе шляется. На трамвае, наверное, катается. Сзади, на «колбасе», без билета. Когда-нибудь ему ноги отрежет.
— Не смей брать с твоего Вовки пример!
Так мне Аня говорит. И бабушка Адельсидоровна.
А я и не смею. Хотя на трамвае он, когда хочешь катается, у него горло никогда не болит.
Еще бабушка Адельсидоровна сказала, если я с осени не буду «лентяя праздновать» и начну учиться на рояле, из меня вырастет настоящий вундеркинд.
Представляете?
Потому что пальцы у меня длинные. Как у мамы. Вот!
Но я не знаю: какой такой «вундеркинд»?
И надо ли из кожи вон лезть, чтобы стать «вундеркиндом»?
Сейчас пойду и посмотрю в зеркало. На кого я похож?
На маму или на папу? В конце-то концов!
Похож? Или не похож?
И как сделать «полный фурор» на всю Варшаву?
Трудно сказать, что еще из меня вырастет.
Может, и ничего не получится? Все ж таки… гибрид.
Ерундовина! Ерундистика!
— Если не хочешь болеть ангиной, надо полоскать горло. Через каждые полчаса.
Бабусенька развела в стакане целую столовую ложку соли. И капнула туда йодом. Противно — до ужаса! Но надо терпеть. Как велел Кристос.
А против насморка помогает столетник. Он у нас на Никицкой на всех окошках процветает.
Бабушкина машинка
Вот она сидит, бабусенька, и строчит на своей машинке. Наверное, штаны для дяди Вани.
А на бабушкиной машинке баловаться нельзя.
Один раз я крутанул колесико, а мама как раз вставляла нитку в иголку. И тут я пришил мамин палец. Но я ведь не нарочно! А просто так получилось. И мама чуть не осталась без пальца.
Представляете, какой ужас! Она ведь у меня пианистка. А без пальца нельзя играть на рояле!
Так что я теперь к бабушкиной машинке и близко не подойду.
Хотя она мне и разрешает пришить два кусочка вместе.
Но это если уж совсем не во что играть и на дворе плохая погода.
Маму мне больше всех жалко. Когда мама болеет и кашляет, я так боюсь, что она совсем умрет. Она спит, а я тихонечко подбираюсь к ее кровати и смотрю. С тех пор как папа уехал в свою командировку, мама никогда не смеется и все время болеет.
А бабусенька не болеет. Она говорит, что болеть ей некогда. На ней весь дом держится.
Утром бабушка часто ходит в церковь и там молится за всех. И за папу тоже.
Хотя папа обижал бабушку.
Мы ведь и в Сокольники уехали, потому что он не мог ужиться с бабушкой. Но теперь она ходит в церковь и за него молится. Этого никто не знает. Кроме меня.
Бабушка сказала, чтобы я тоже молился.
Я два раза помолился, когда никого не было.
На Никицкой в углу, как раз над бабушкиной швейной машинкой, висит икона с Божьей Матерью. Вот видите? И лампадка горит. Не от электричества. От масла.
Я взял в руку гладкий камушек, который привезли мне папа с мамой еще раньше с юга. И молился так: «Господи, Исус-на-Кресте! Послушайте меня, пожалыста. И помогите, если сможете. Пусть мой папа перестанет сидеть в командировке и скорей приедет. Я никогда не буду пулять мячиком в Сумасшедшего. Простите меня за все грехи. Господи! Без папы — видите, как скучно? И мне, и маме. Устройте, пожалыста, для нас это доброе дело. А я потом всю жизнь буду жить, как вы хочете».
Не знаю, слышит меня Господи или не слышит.
Может, для Него я тоже еще маленький?
Дым коромыслом
На бабушкин день рождения у нас на Никицкой — дым коромыслом!
Съезжается вся семья. Ужас сколько народу.
Вытягивается стол во всю комнату. На стулья раскладываются гладильные доски. Все равно мест не хватает.
— И такой гвалт! — говорит моя другая бабушка.
Дядя Петя — старший брат бабушки. Он только раз в год выбирается. С дочками.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
