* * *
— Где мой брат Бледа? — спросил Аттила Чаната по пути обратно.
— В своей палатке.
— Приведи Бледу ко мне.
Все по-прежнему продолжали ехать.
— А Маленькая Птичка?
Чанат покачал головой:
— Все еще жив. Его не видели все лето. Но он вернется.
Аттила кивнул:
— Вернется сейчас.
Бледа растолстел, почти все волосы выпали, но выражение лица осталось прежним — жадным, сонным, лукавым, обиженным, хитрым.
Аттила тепло обнял его.
— Мой брат, — невнятно произнес Бледа. Он уже был пьян, ведь солнце село. — С возвращением. Мне всегда хотелось увидеть того предателя убитым.
— А теперь мы правим вместе, — сказал Аттила, крепко сжимая и тряся ему руку. — Мы — два брата, два сына Мундзука. Мы станем править народом вместе, ведь дел так много.
Бледа посмотрел в горящие глаза младшего брата и внезапно подумал, что не хочет править народом. Лучше бы ему остаться в своем шатре с новой молодой девушкой, которую он недавно купил за золото — подарок Руги. Невольницу привезли из Сиракуз, тело рабыни было таким гладким. Когда она…
— Но сначала, — сказал Аттила, отступив от Бледы, а затем снова приближаясь и хлопая в ладоши, — сначала — организовать все.
Бледа вздохнул.
Съев нескольких крупных кусков темного мяса, но не запивая их вином, Аттила вышел с Чанатом к палаткам. На властителе не было короны или диадемы, богатых византийских одежд из пурпурного шелка. Он оделся всего лишь в поношенную кожаную куртку, штаны с подвязками крест-накрест, а ноги обул в грубые сапоги из оленьей кожи.
— Мой господин, — начал Чанат. — Ваш раб, Орест… Он обращается к вам, как к простому человеку. Я слышал его. Это неправильно.
— Раб?
— Ваш… слуга.
Аттила покачал головой. Орест больше не был ни рабом, ни слугой. Даже слова «друг» или «родной брат» казались неподходящими. Не существовало слова, которое могло бы передать, кем для него стал Орест.
— Орест волен называть меня так, как ему нравится, — сказал Аттила и взглянул на Чаната. — Но только он.
Старый воин не мог согласиться с этим, но ничего не ответил.
Ближе к краю большого круга с палатками они остановились и осмотрели загон для лошадей. Наверное, там находилось около тысячи животных — припавших к земле, неуклюжих, с огромными головами и толстыми шеями, с толстым брюхом и короткими, но крепкими ногами. Быстрые, как лань, выносливые, как мул…
— Вот в чем сила гуннов, — прошептал Аттила.
— Мир узнает нас по нашим лошадям и стрелам, — сказал Чанат.
Кони тихо заржали и зафыркали в загоне, втягивая носом ночной воздух. От низкой луны первых сумеречных часов падал серебряный свет на их спины и шероховатую подстриженную гриву. Аттила повернул лицо на приятный лошадиный запах и вдохнул.
Тишину нарушил звук голоса, и в такую ночь, полную обещаний и ожиданий, он поразил Аттилу. Песня оказалась печальной, почти скорбной. Каган повернулся и приблизился к палатке, откуда доносилась музыка. Это был голос женщины, мягкий и низкий. Гунн медленно двинулся сквозь темноту и увидел, как она сидит возле входа в простую палатку, и на ее руках спит младенец. Еще один ребенок двух или трех лет, задремав, прилег на одеяла поблизости, а три или четыре женщины расположились позади, образовав полукруг. Она пела:
Земля весной покроется травой.
Он — не трава, он не придет на мой призыв.
Вода под солнцем скоро хлынет с гор.
Он — не вода, он не придет на мой призыв.
Шакал лежит теперь в твоей постели,
И ворон свил гнездо в твоей овчарне,
А в поле остается только ветер,
Лишь ветер северный летит на мой призыв.
О, муж мой…
Голос оборвался, женщина перестала петь. Ее голова печально упала на грудь, и младенец, широко открыв глаза, посмотрел на мать.
Одна женщин, сидевших рядом, протянула руку и положила ее на плечо несчастной.
— Кто это? — прошептал Аттила.
— Женщина одного из двух стражников, убитых вами в палатке Руги.
Аттила нахмурился. Он совсем забыл о них.
Каган подошел к палатке и молча встал рядом. Через несколько минут женщины подняли голову, и некоторые вздрогнули. Но не вдова.
Аттила показал жестом из-за плеча на Чаната.
— Женщина, — сказал гунн. — Вот твой новый муж. Будь довольна.
Она внимательно посмотрела блестящими от слез глазами. Затем медленно встала на ноги, по-прежнему держа младенца на руках, сделала шаг вперед и плюнула на землю почти что под ноги Аттилы. И произнесла:
— Ты убил моего мужа и сжег его тело, не предав земле. Ты оставил меня вдовой, а детей — беспомощными сиротами. Мое сердце разбилось на сотни осколков, словно старый горшок при ударе о твердую землю. Я выплакала все слезы, и они высохли, но я по-прежнему безутешна. Теперь ты обращаешься со мной, словно с коровой, отдаешь меня этому дохлому быку с дыханием старой собаки и морщинистой мошонкой. Но меня не так-то легко заполучить. Уходи из моей палатки и возвращайся в свою постель, прихватив с собой окровавленный меч, который станет твоим спутником в холодной ночи. И пусть боги покарают тебя!
Чанат сделал шаг по направлению к ней, но Аттила остановил воина.
Женщина бросила на кагана пристальный взгляд, полный презрения и бесстрашия.
— Сколько же еще людей ты убьешь, мой господин, делающий жен вдовами? Я знаю, как мыслят и чем живут люди, подобные тебе. Вы — не тайна для меня. О, великий шаньюй, каган — властитель всех поднебесных стран! Великий вождь всего и ничего!
Она снова плюнула, быстро повернулась и пошла обратно в палатку. Затем задернула за собой вход.
— Мой господин! — вмешался Чанат, но Аттила покачал головой.
— Слова, слова, слова, — сказал каган.
Они продолжили свой путь.
— Во время бурь в пустыне, в зубах льва, в тисках многотысячный армий, — произнес Аттила, — можно бесстрашно двигаться вперед. Но перед лицом разгневанной вдовы…
— Такая женщина, вероятно, очень неплоха в постели, — сказал Чанат. — И она воспитает хороших воинов. Жаль, что у нее не прибавилось желания при мысли о моей сморщенной мошонке.
— И правда, жаль, — ответил Аттила.
Проходя мимо следующей палатки в самом центре лагеря, Аттила и Чанат услышали крики молодой женщины и мычание бессильного старика. Внезапно девушка почти что выпала к их ногам из грязной, убогой на вид палатки. Волосы были вырваны клоками, лицо избито и в синяках, а туника наполовину разорвана на спине. За ней, спотыкаясь, появился старик, задыхающийся от бешенства и выпучивший глаза. На скудной его бороде виднелись пятна слюны. Он остановился и выпрямился, заметив кагана.
