Но все хорошее когда-нибудь кончается. Мы распрощались с бедуинами и разошлись каждый в свою сторону: они охранять границу с Газой, мы — в Ливан.
В стране творилось что-то непонятное. Премьер-министр Эхуд Барак заявил, что выведет войска из Ливана. Но все оставалось по-прежнему. Пацифисты из организации «Четыре матери» организовывали демонстрации на перекрестках, перекрывали дороги. Все они кричали: «Вернуть детей домой».
Но если всех вернуть домой, кто будет там, в Зоне безопасности.
Мы с Лехой ехали в Кирьят-Шмону, оттуда ночью должна была идти колонна. Перед Рош-Пиной застряли в пробке. Водитель подвозившей нас попутки, пожилой кибуцник, невозмутимо жевал сигарету. Мы вылезли и пошли вперед.
Перекресток перекрывала цепочка женщин. Они стояли поперек шоссе, взявшись за руки, и что-то скандировали. Махали плакатами, призывающими вывести войска. Полицейские в стороне пытались договорится с организаторами. Мы подошли ближе. Перед демонстрантами замер автобус с солдатами. Какие-то зеленые салаги с сержантом и двумя офицерами. Мы видели их растерянные лица за стеклами. Женщины орали, скандировали им:
«ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!!»
Мы просто остолбенели.
«Почему полиция не разгонит их?» — пробормотал Леха.
Ярость ударила в голову. Мне захотелось вскинуть автомат и стрелять, положить их всех здесь, на этом перекрестке, этих женщин, политиков, всех тех, кто важно рассуждал по телевизору о ливанской проблеме, кто размахивал лозунгами, подрывал нашу веру в то, что мы делаем нужное дело, что мы защищаем границу, принимаем на себя ракеты, предназначенные гражданским там, в тылу.
«Ерунда все это! — бросил Леха, заметив мое выражение лица, и хлопнул меня по спине. — Не бери в голову!»
Постепенно полиция оттеснила демонстрантов, машины двинулись. Мелькнул красными огнями в темноте автобус, увозя растерянных салаг.
Не брать в голову! Легко сказать. Может, завтра мне придется сдохнуть там, в Ливане, а потом окажется, что все было зря, что мы сидели просто так, принимали огонь на себя. На иврите есть такое слово леитбазбез, «истратиться», но его применяют по отношению к людям. Я бы не хотел «истратиться», вот так, ни за что. А те ребята, которые погибли? Если давно пора было выйти оттуда, почему же мы сидели в Зоне безопасности, почему гибли люди. Нет, пожалуй, Леха прав, лучше не брать в голову.
На приграничном КПП все было как обычно. Комбат повторил инструктаж. Мы загрузились в «Сафари».
Мишаня достал жирный черный фломастер и написал нам номера на руках. Мне выпало быть наблюдателем. То есть стоять снаружи на открытой площадке и искать, не прилетит ли откуда-то огненный хвост ракеты, не хлопнет ли вылетающая из ствола мина. Я уже знал все наизусть. Знал, как тарахтит в полете «Саггер», как пляшет в воздухе оранжевая смертоносная звезда эрпэгэшной гранаты, как хлопает миномет, выплевывая из ствола мину.
Ворота распахнулись, и колонна вползла в Зону безопасности. Сначала машины разогнались, но через несколько километров снизили скорость и поплелись. На базе, наверное, сейчас собирали веши те, кого мы должны сменить. Собирать манатки заранее — плохая примета. Поэтому все бегут распихивать веши по сумкам только когда на дороге, далеко внизу, показываются первые машины.
…На следующий же день начались неприятности. Мы проверяли дорогу, ведущую к соседнему блокпосту. Это мероприятие называлось «птихат пир». Впереди шел следопыт и саперы с собакой. Взвод топал за ними, растянувшись по обеим сторонам дороги, сзади тащился «нагмаш» (бронетранспортер — ивр.) саперов и танк. Не знаю как других, но меня трясло от страха. Еще вчера я был дома, разговаривал за завтраком с родителями, а теперь я здесь, увешанный «сбруей», с «М-16» на шее, каждую секунду под ногой может рвануть мина, из кустов вылететь граната, а может, сейчас в оптический прицел меня изучает снайпер, выбирая, куда всадить пулю.
Холодный пот стекал по спине, мне с трудом удавалось затолкать страх куда-то глубоко внутрь, но через несколько минут он снова начинал обволакивать меня липкими щупальцами, что поделаешь — акклиматизация. Впереди маячила Лехина спина с надписью через весь бронежилет: «Динамо Киев». Я перевел взгляд на Зорика. Он шагал с новеньким «негевом» на изготовку, но выглядел, несмотря на свой бравый вид, довольно бледным. Заметив мой взгляд, он подмигнул мне, я подмигнул ему в ответ.
Часа через полтора саперы показали, что обнаружили очередной «сюрприз». Мы опустились на одно колено, лейтенант с радистом продвинулись вперед. Саперы снова просигналили, что нашли что-то неприятное, Боаз подал нам знак укрыться. Мы сдвинулись в кюветы по обе стороны дороги. Боаз и солдат-радист Моше присели на обочине. Еще через минуту справа прогремел взрыв. Над нами пронесся вихрь осколков, уши заложило. Словно в немом кино, солдат передо мной бесшумно орал, широко раскрывая рот: «Ховеш! Ховеш!» (санитар — ивр.) — по губам прочел я. Лейтенант неподвижно лежал поперек шоссе, из-под головы растекалась лужа крови. Рядом сидел Моше и тряс головой, на его плече расплывалось темное пятно. Сзади несся санитар, на ходу расстегивая карманы на разгрузке, за ним катил БТР. Звуки проявлялись, как сквозь вату. Страх сменился яростью, вызванной приливом адреналина, но воевать было не с кем.
Мину боевики установили на дереве, ее привел в действие либо радиосигнал, либо у саперов что-то не получилось и сдетонировал замыкатель, выдвинутый на дорогу. Это была русская «МОН-50», мина направленного действия. Если бы мы стояли на дороге, то пострадали бы многие. Спасло нас то, что мы находились в кювете, и то, что корпуса у этих мин вогнутые, то есть разброс осколков по высоте невелик. Была бы это американская мина «Клеймор», то досталось бы и нам, залегшим в кюветах. В момент взрыва Боаз сидел на обочине, основной вихрь осколков прошел над ним, но несколько штук все же попали в цель. Кевларовая каска мало помогла, однако санитар сказал, что пульс есть, может, и выживет. Моше осколок вошел в руку у самого плеча и застрял, пацанов на противоположном конце дороги поцарапало рикошетами и осколками камней. «Вертушку» уже вызвали парни из бронетранспортера.
Позже, когда Мы вернулись на базу, позвонили из округа и сказали, что Боаз жив, но состояние очень тяжелое.
…Для нас это был удар. Привыкать к новому командиру в боевой обстановке крайне тяжело, а Боаз командовал взводом почти год, мы верили ему, как себе.
Временно командиром назначили Мишаню, который уже стал старшим сержантом, да и блокнотик, который он завел, когда стал снайпером, потихоньку заполнялся. От гордости Мишаня раздулся, как дирижабль. Как только «серен» (капитан, командир роты — ивр.), объявивший нам эту новость, вышел из казармы, Мишаня радостно заорал: «Взвод, слушай мою команду! Упор лежа принять!» И тут же выскочил за дверь, спасаясь от ботинок и касок, которые в него полетели.
Мишанино счастье длилось недолго. Через два дня ночью прилетел вертолет, он завис, приткнувшись к площадке, не выключая двигатель. В этот момент вертолет наиболее уязвим, поэтому он ждет всего шестьдесят секунд, если не успели что-то сгрузить — наши проблемы. Сбить «вертушку» — это мечта боевиков, пока, слава богу, не осуществившаяся.
