Цепочка шедших за ним рассыпалась. Один налетел прямо на него, ударив в грудь. Другие кричали: «Посыльный, посыльный!» Он снова построил их цепочкой и при этом запыхался. Осторожно сунул листовку в сумку. В случае проверки он может заявить, что носит ее с собой для нужды. Естественно, и это было запрещено, но всерьез не воспринималось. Листовки тысячами рассыпались из ниоткуда. Хотя он никогда не видел самолета, но сыпались они явно с неба. Иногда они висели на кронах деревьев или на дранке крыш деревенских изб. Очень много разлеталось по болоту, где их никто не мог собрать. Были розовые и голубые листовки. Текст на них был один и тот же:
ПЕРЕХОДИ К НАМ, КАМЕРАД! ЭТОТ ПРОПУСК ГАРАНТИРУЕТ ТЕБЕ ЖИЗНЬ И СВОБОДУ!
На обороте были объяснения кириллицей. Он их разобрать не мог. Один в роте их перевел. Звучало неплохо: «Предъявитель этого пропуска является перебежчиком. Он имеет право на хорошее обращение, жизнь, свободу, возвращение на родину после войны». В роте никто этому не верил. Посыльный на самом деле — тоже. Несмотря на это, многие при себе имели такие «пропуска». Этот был взят у майора со стола. Атака на гать будет проходить без его участия.
История с приказом была решена. Клочки бумаги не найдет никто. Снова в небо взлетела осветительная ракета. Через лиственный покров посыльный видел, как она медленно снижается. Он задал себе вопрос, далеко ли еще. Но тут он стоял уже в тени от насыпи железной дороги. Ударил пулемет. Все было так, как будто насыпь только его и ждала. Как по команде, рядом с ним открыла огонь первая огневая точка. Вступила другая. Огонь словно передавался по горящему шнуру вдоль по рельсам. Кругом раздавались треск и грохот. Казалось, насыпь трясет лихорадка. Вдруг из лощины открыл огонь второй пулемет. Все гремело так, словно предстояло приветствовать Новый год. Далеко позади возник фейерверк из трассирующих пуль. И вдруг весь этот шум, словно карточный домик, провалился внутрь себя. Тишина. Лишь пуля, ударившись рикошетом, со свистом рассекла воздух. Казалось, она отлетела в небо и больше назад не вернется.
— Можете перекурить по одной, — сказал посыльный остальным.
Они встали вокруг него. Засветились красные точки. Когда кто-то из них затягивался, у остальных проступали контуры лиц. С вражеской высоты донеслась пара выстрелов.
— Ну все, пошли, — сказал посыльный, выбросив окурок между деревьев. Цепочка побрела вдоль насыпи. Он шел во главе.
По тропе началось встречное движение. Подносчики с ящиками боеприпасов проскользнули мимо них. Их обогнал посыльный. У медицинского пункта на земле лежали темные бугорки — мертвые. От шедших колонной не доносилось ни звука. Из незакрытого притвора палатки «пробивался белый луч карбидной лампы. Пахло карболкой и хлоркой. Далеко в лесах гремела батарея. В красноватых отсветах залпов, вспыхивавших в ночном небе, посыльный на секунду увидел силуэт высоты, мачту электропередачи, выжженный подъем, лунную поверхность. От противника сюда доносился непрерывный стрекот пулеметов. Снаряды рвались над насыпью, как раскаты грома. Наконец они прервались со злобным удовлетворением, будто говоря: «Мы тоже еще здесь».
Началась высота. Посыльный полез через кустарник, пригнулся и побежал вверх по склону. Удары мин напоминали падающие камни. Он сразу оказался между ними, пополнение — тоже. Но он думал только о себе. Внутренний голос приказывал: «Ложись!» Он сразу же падал на землю. Голос приказывал: «Беги, спасай свою жизнь!» Он бежал. Его ноги подчинялись инстинкту. Высота представляла собой извергающийся вулкан. Камни, земля, песок сыпались сверху, лавовый дождь раскаленных осколков. И вдруг — тишина. Ничего. Только осветительная ракета на парашюте, плывущая по воздуху.
Он стоял во весь рост и боялся залечь. Его жизнь зависела от одного движения. Представление, что сотни стволов из темноты нацелены на него, заставляло его дрожать. Зубы выбивали дробь. Ракета светила все ярче.
«Падай», — шептал внутренний голос. Он даже не мог вздохнуть. Единственное, что у него двигалось, это глаза. Они пытались пронзить мрак, увидеть стволы, направленные ему в грудь. Свет ракеты вспыхнул и стал похож на луч прожектора. Кроме мачты он был единственным, имеющим вертикальное положение на высоте. Люди из пополнения залегли где-то в тени. А прожектор все не гас.
«Тебе нужно сейчас свалиться», — шепнуло провидение. Но тут ракета погасла, и он, вздохнув, прыгнул дальше. В темноте он наткнулся на бетонный фундамент мачты. Его рука схватилась за осколок стекла, а колено пронзила жгучая боль. Что-то темное угрожало упасть на него — стойка мачты. Но не упала. И он решил отдышаться под прикрытием бетонной глыбы. С цепочкой людей, тянувшейся за ним, вход в нору под фундаментом мачты ему был закрыт. Он был как заключенный, сбежавший из тюрьмы. Куда бы он ни пришел в поисках укрытия, за ним следовал хвост беглецов, пользующихся его путем. Ему осталась только одна возможность — снова устремиться в темноту. Бежать под гору было немного легче. Его собственный вес помогал ему. Он был словно мяч, большими прыжками скатывающийся по склону. Грохот деревянных башмаков по железному мосту сопровождал его: откуда-то налетевшие винтовочные гранаты. Ветка ударила ему по лицу. Он уже был в кустарнике, в низине. Ноги ему больше не повиновались. В кустах он справил нужду как человек, который после выполненной работы думает о своем теле. Он всегда делал это на одном и том же месте, и у него было еще кое-что, кроме того. В этом отношении он был как собака. Вниз по склону доносился топот шестидесяти ног. Локомотив из человеческих тел, которыми двигали страх и паника. Ему стоило большого труда их остановить. То, что ни один не пропал, его удивило. Вместе они пересекли лощину, заросшую кустарником. Ветки и шипы через обмундирование кололи кожу. Потом они дошли до устья траншеи. Пули как пчелы жужжали в ветвях.
Посыльный сказал:
— Ждите здесь, пока я за вами не приду!
Последний отрезок пути до ротного командного пункта он по привычке пробежал, хотя минометов не было слышно. С облегчением он отодвинул в сторону жестяную пластину перед входом, протиснулся в щель и немного передохнул, прежде чем откинуть в сторону старую мешковину.
Запах, ударивший ему в ноздри, был сродни отравляющему газу. Прежде чем врага увидеть, он его уже чуял. Дезинфекционное средство крепко впитывалось в их униформу, будь они живы или уже мертвы.
— Перебежчик, — пояснил фельдфебель с таким жестом, будто он лично добыл его во вражеских окопах.
Русский солдат сидел на скамейке перед столом. Они смотрели друг на друга так, будто каждый из них ожидал, что другой вот-вот схватится за нож. У русского были узкие глаза, обгрызенные ногти. Он был охвачен страхом. Его коротко остриженные волосы торчали над черепом.
Наконец капитан прервал молчание:
— Так мы дальше не продвинемся. Парень испуган! — Он почесал голову и решил: — Я ему это начерчу!
Посыльного он слушать не стал. С помощью бумаги и карандаша, обгрызенного им по привычке, он хотел узнать у вражеского солдата, где стоят русские минометы. Безуспешно. Солдат тупо уставился на бумагу и пожимал плечами. Испарения его обмундирования отравляли воздух блиндажа, в котором и так воняло потом и дерьмом. Фельдфебель поднял руку:
