— Товарищ сержант, а Воронян — это ваша настоящая фамилия? — неожиданно для самого себя вдруг спросил я.
Армянин внимательно посмотрел мне в лицо и снова перевел свой взгляд на самолеты.
— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос отреагировал он.
— Думаю, что это вполне возможно, — ответил я.
— Правильно думаешь, — улыбнулся сержант.
За взлетной полосой, метрах в трехстах от нас, появилась группа десантников. Двадцать человек поджарых и высоких парней. Их сопровождал молодой офицер. Рассмотреть его звания мы не могли. Было слишком далеко. Офицер минуты две о чем-то говорил со своими подчиненными. В какой-то момент солдаты вдруг бросились на землю и стали быстро отжиматься. После сорока я перестал считать. Потом офицер снова говорил. Потом десантники снова отжимались. Так продолжалось довольно долго. В конце концов они похватали свои вещмешки и бросились к пятью минутами раньше приземлившемуся ИЛу. Солнце палило нещадно, а расстояние до самолета составляло никак не меньше километра. Однако парням понадобилось от силы пять минут, чтобы добежать до борта и погрузиться. А десятью минутами позже ИЛ уже шел на взлет.
— Вот где я ни за что не хотел бы служить, — скривил я душой. На самом деле моей мечтой всегда оставалась служба в ВДВ.
— Это почему же? — искренне поинтересовался Воронян.
— Так ведь какие нагрузки. Какие усилия. И в Афган вон заслать в любой момент могут. А там сколько наших уже полегло! Нет! Ни за что не хотел бы с ними поменяться, — в этот момент я даже сам себе поверил.
Воронян снова ухмыльнулся:
— Я думаю, что и из них никто не захотел бы поменяться с тобой местами…
Я был другого мнения. А потому лишь пожал плечами.
Подошел старшина Дятлов.
— Видели этих архаровцев? — кивнул он головой в сторону уходящей к горизонту машины. — В Афган закидывают. Говорят, нашим там сейчас совсем туго приходится. Духи как сообразили, что русские и вправду уходят, сразу оборзели.
— Смотри-ка, ты как знал, — обратился ко мне Воронян.
— Это ты о чем, сержант? — Дятлов явно был настроен на продолжительную беседу.
— Да вот рядовой Майзингер уже успел предположить, что им туда.
— Ага, — старшина раскуривал сигарету, — а потом их обратно в цинке привезут. И кому-то опять придется их стенания выслушивать.
— Материнские, что ли? — поддержал я беседу.
Воронян снова ухмыльнулся. А Дятлов посмотрел на меня так, словно я над ним издевался.
— Послушай, Майзингер, ты что, на самом деле придурок или только прикидываешься?
Я ну никак не ожидал такого продолжения. Поэтому откровенно обиделся. Но прежде, чем я успел хоть что-то ответить на его оскорбительные слова, вмешался Воронян.
— Дятлов, — спокойно, но с металлом в голосе произнес он, — вернись на землю! Парень совсем еще новенький. Он действительно не понимает…
— Что я не понимаю? — Во мне все кипело.
Однако Воронян словно и не заметил моего возмущения:
— Если хочешь что-то рассказать, то рассказывай. А прикапываться к нему не надо.
Дятлов слушал молча. Желваки так и ходили под кожей. Он затоптал бычок и достал из кармана маленький пакетик.
— Насвай будешь? — спросил он меня. — Ташкентский! Не какое-нибудь там птичье дерьмо.
— Спасибо, — отказался я.
— А я возьму, — протянул широкую ладонь армянин.
Старшина Дятлов высыпал ему в руку несколько зеленых шариков и столько же закинул себе в рот. Потом бросил свой рюкзак рядом со мной и уселся на него.
— Ладно, не обижайся, — он снова обратился он ко мне, — давай я тебе и вправду лучше расскажу.
— Хорошо, — поднялся Воронян, — вы пока здесь беседуйте, а я пойду пройдусь.
Сказав это, он направился к вышке деспетчеров.
— Еще до того, как я сверхсрочником стал, мне пришлось служить в Какайтах. Служил я в роте охраны. Охраняли зоны с МИГами. Два часа на посту, два — в дежурке и два — спишь.
— И так круглые сутки? — не поверил я.
— И так круглые сутки, и не один месяц подряд.
Я сочувственно помотал головой. А Дятлов тем временем продолжал:
— Однажды осенью восемьдесят шестого к нам прилетел «Черный тюльпан». Знаешь, что это?
— Нет.
— Это грузовые самолеты, в которых перевозят цинковые гробы с останками погибших военных. На боку такой машины часто натрафаречен цветок — черный тюльпан. Тот борт прилетел прямиком из Кабула и следующим утром должен был отбыть куда-то в Россию. Его отогнали на запасную полосу, в самый ее конец. Охранять этот самолет мы должны были только ночью. В наряде нас было трое. Первый заступал в десять вечера. Я должен был сменить его в час ночи. А меня сменяли уже в четыре. На семь тридцать утра намечался вылет.
— Товарищ старшина, вы же говорили, что смена всегда только два часа длилась. Как же так? — поинтересовался я.
— А ты внимательный, черт! — улыбнулся Дятлов и пояснил. — Это был особый караул. На моей памяти вообще единственный был. Хотя «тюльпаны» я уже и раньше видел.
— А-а!
— Без четверти час меня повезли на пост. Остановились мы метрах в ста от борта. Прапор, разводящий, из кабины вылез и по тенту стучит. Это такой сигнал, мол, давай вылазь. Пошли мы к самолету, а около него никого не видно. «Что за черт? — ругается прапорщик. — Куда это хохол подевался? Неужели где-нибудь дрыхнет?» Подошли мы к борту поближе. Нет никого. Обошли самолет кругом. Тихо. Прапор уже решил в караул звонить. Но в это время из темноты потерявшийся хохол выруливает. Прапор на него налетел: «Где ты шляешься, морда? Да я тебя под трибунал отдам!» — кричит. А хохол ко мне: «Закурить есть?» — спрашивает. Я свою заначку из-под панамы достаю и ему протягиваю. Смотрю, у него руки дрожат. «Небось, последняя?» — спрашивает. Я говорю: «Да фиг с ней!» В это время прапор видит, что с хохлом что-то не то происходит, и мне говорит: «Заначку спрячь! Потом выкуришь». А сам из кармана свои достает и нам предлагает. Хохол пару раз затянулся — и нет сигареты. Прапорщик его спрашивает: что, мол, случилось? А тот головой в сторону борта кивает и говорит: «Ребята-то никак не успокоятся…» Мы с прапором переглянулись. Ничего понять не можем. А хохол продолжает: «Один мать все время зовет. Другой стонет».
— В самолете, что ли? — не поверил я своим ушам.
— В том-то и дело, что в самолете, — ответил Дятлов.
— И что дальше? — не выдержал я.
— А что дальше?… Я стоять на этом посту отказался. Как прапорщик ни ругался, но заставить меня не смог. Потом вызвали летунов. Тех самых, что с бортом прибыли. Наш особист приехал и начальник караула. Летуны, когда их в курс дела ввели, как-то странно на хохла посмотрели. А один из них и говорит: «Ты парень, в своем ли уме? Там же ни одного целого нет. Руки, ноги да головы. Все, что после нападения на танковую колонну собрать удалось».
