Он выпалил проклятье, слышанное им однажды в дворцовых конюшнях, и в отчаянии заскрежетал зубами. О чем бы он ни думал, мысли его постоянно возвращались к предсказанию Ребы. Что оно означает? Как им воспользоваться? Он сложил руки за спиной и опустил плечи, пытаясь настроиться на научный лад. Сейчас ему очень нужна логика, чтобы разобраться в возможных вариантах и принять самое разумное решение, чтобы взвесить все как можно более беспристрастно. Ясно, что при любом варианте он что-то теряет, так что выбор надо делать, исходя именно из возможной потери. Он может завоевать на свою сторону Надаму, но потерять свободу; или потерять Надаму и стать свободным. Что ему дороже?
Это зависит от того, что думает она, значит, как он уже решил раньше, прежде чем выбирать, надо узнать, что скажет Надама. Такова его отправная точка, самый логичный шаг. Пусть она сделает выбор, тогда и он сможет сделать свой. Он кивнул, соглашаясь сам с собой, и опять ускорил шаг, спеша переступить неизбежный водораздел. Надама будет сегодня на банкете, тогда он ее и спросит.
Хмурясь, он изо всех сил пытался преодолеть дрожь, все более овладевавшую им с каждым шагом, приближавшим его к Бондарным воротам, а оттуда ко дворцу, его дому. Или его тюрьме — теперь он уже точно не знал.
Глава вторая
За этими думами Каландрилл совсем забыл, что во дворец, который он покинул через задние ворота, ему надо вернуться незамеченным. Занятый мыслями, он и не заметил, что вошел в главный двор через Великую церемониальную арку. О том, что он совершил ошибку, он сообразил, только услышав приветственный стук алебард о щиты стоявших на часах солдат, когда поворачивать назад было уже слишком поздно. Да он и не был уверен, хочет ли исправлять эту случайную ошибку, даже несмотря на то, что отец его будет недоволен, если ему донесут, что младший сын гулял по самым бедным кварталам города один. Он жестом ответил на приветствие часовых и вошел во двор, не обращая внимания на их насмешливые взгляды. Как и дворцовые слуги, они уже давно привыкли к странностям молодого наследника и не ждали от него поведения, достойного дисциплинированного солдата. Каландрилл — мечтатель, шептались люди между собой, он совсем не такой, как Тобиас. Слава богам, что он не первенец. Какой из него домм?
Каландрилл соглашался с этим и не обижался, тем более сейчас, когда почувствовал себя увереннее. Взвесив все он пришел, как ему казалось, к самым логичным выводам. Беспокоило только то, что, какое бы решение он ни принял, он все равно что-то теряет.
Он рассеянно ответил кивком на приветствие второго наряда и через обитые медью двери вошел в первую дворцовую гостиную, отсюда — в коридор, по которому сновали слуги, готовя предстоящий банкет. Они кланялись ему, может, не так учтиво, как Тобиасу или отцу, но ему было все равно. Они неплохо к нему относятся, и этого уже достаточно.
Оставив суету позади, он поднялся в свои комнаты, довольный тем, что отец вроде бы ничего не заметил.
Закрыв за собой дверь, он облегченно вздохнул, скинул плащ и бросил на стул пояс с мечом. Здесь, в знакомой обстановке, он чувствовал себя спокойнее, а книги, свитки и папирусы на стеллажах вдоль одной из стен казались ему старыми друзьями, одобрявшими его решение. Хотя, подумал он, пока что он решился лишь на то, чтобы принять решение. Сегодня он будет говорить с Надамой, и надо выглядеть как можно привлекательнее. Он прошел в спальню. Окна были открыты, кровать убрана, а книги, в беспорядке валявшиеся на столе, протерты от пыли; здесь было тепло и просторно, а солнечный свет золотил белые стены, отражаясь в большом зеркале, стоявшем у платяных шкафов. Он подошел к зеркалу и критически осмотрел себя с ног до головы.
Высокий юноша, нет, подумал Каландрилл, молодой человек, стройный и мускулистый. Непричесанные отросшие волосы, отливающие золотом в солнечном свете, обрамляли вытянутое лицо, самой замечательной частью которого были большие карие глаза. В общем, он далеко не урод. Может, конечно, не настолько привлекателен, как Тобиас, и, уж конечно, не столь величествен, но не урод. Если бы нос у него был чуть пошире, а подбородок — чуть попрямее, а глаза — чуть поменьше, то ему бы это вовсе не повредило; зато рот у него достаточно большой, а зубы — ровные. Он улыбнулся и, зная за собой привычку сутулиться, распрямил плечи. Нет, он очень даже привлекателен. Сейчас позовет парикмахера и подстрижется. Примет ванну. И выберет одежду на вечер.
А потом… Сомнения вновь овладели им, и улыбка слетела с его губ. Если бы он был Надамой, кого из двоих он предпочел бы? Он отвернулся от зеркала и подошел к балконной двери. Внизу раскинулся сад, огражденный каменными стенами, по которым ползли виноградные лозы; на кустах распускалась молодая весенняя зелень, из земли пробивались первые цветы; в центре журчал маленький фонтан. Любимое место матери. Он хорошо помнил их игры и развлечения, но она умерла от оспы, возможно, от той же самой, что не пощадила и Ребу.
Что бы она ему посоветовала? Он мало ее знал, и догадаться о совете матери ему было нелегко — она умерла, когда он был еще ребенком, и в памяти у него остались только ее тепло, материнская любовь, ласковые руки, в раскрытые объятия которых он бежал от сердитого Билафа. Во дворце было много ее портретов и скульптур, но все они были слишком церемониальны, и на них она выглядела величественно, с короной на черных волосах. Так она выглядела, но не такой она была; женщина на портретах не была его матерью, которую он, хоть и смутно, еще помнил.
Билаф, отличавшийся крутым нравом, когда-то был мягче и доступнее. Смерть ее оказалась для него тяжелым ударом, и отец замкнулся, посуровел, зачерствел, словно страшась еще раз полюбить. Да и на сыновей он смотрел как на источник боли, ибо любовь идет с ней рука об руку. Останься он прежним, подумал Каландрилл, и его жизнь, его чувства могли бы стать другими. Тобиас, который был на два года старше Каландрилла, легко приспособился к этому изменению, найдя в боевых искусствах, в жажде власти утешение, в котором им отказал отец. Для Каландрилла же это оказалось более болезненным, и он отдалился от отца; между ними росло отчуждение, и Каландрилл начал искать утешения в том, что любила его мать, — прежде всего в книгах; знания стояли для него выше даже благосостояния Секки. С годами эта тяга становилась сильнее и сильнее, и в конце концов Билаф отчаялся сделать из своего сына солдата.
В некотором роде это даже было на руку Каландриллу. Для доммов вообще не в новинку ссылать младших сыновей в Ганнсхольд или в Форсхольд — два крупных города, прикрывавших Лиссе со стороны суши, — чтобы, не дай бог, они не стали препятствием для старших братьев. Случалось, что старший брат нанимал убийц, дабы разделаться с возможным соперником: Каландрилл слышал, что нынешний домм Вессиля даже прибег к услугам загадочных чайпаку, чтобы избавиться от двух братьев; а домм Химе при помощи того же Братства избавился от четырех членов семьи. Но Каландриллу это явно не грозит. Билаф, думал он, считает своего сына настолько никудышным воином, что отправлять его на север не собирается. Что же касается Тобиаса, то тот просто презирает своего младшего ученого брата.
Если Каландрилл останется в Секке, то ему, скорее всего, суждено стать священником, при условии, конечно, что ему не удастся заручиться поддержкой семьи Надамы. Каландрилл вздохнул и отвернулся от балкона. Судя по песочным часам, до банкета еще оставалось время, и он решил заняться своей внешностью. Он дернул за шнурок подле кровати, и где-то в глубине дворца звякнул колокольчик; поджидая слугу, юноша взял книгу, которую читал еще прошлым вечером, и сел.
