Книга Звездный билет - Василий Аксенов

У меня в лаборатории можно снимать самый нелепыйнаучно-фантастический фильм. Один только пульт чего стоит! Мигание красныхлампочек и покачивание стрелок больших и маленьких, кнопки, кнопки, рычажки… Адлинный стол с приборами? А диаграммы на стенах? Но самое чудовищное итаинственное – это система приточно-вытяжной вентиляции. А звуки, звуки!Вот это потрескивание и ти-хо-е гудение. Потрясающую сцену можно было бы снятьздесь. Запечатлеть, скажем, меня у пульта. Стою с остекленевшими глазами и с капелькамихолодного пота на лбу. Крупный план: капля течет по носогубной складке.

Руки! Ходят ходуном.

Я люблю вдруг осмотреть свою лабораторию глазаминепосвященного человека. Это всегда забавно, но священного трепета в себе я ужене могу вызвать. Все-таки я все здесь знаю, все до последнего винтика, до самоймаленькой проволочки. Любой прибор я смогу разобрать и собрать с закрытымиглазами.

Приборы, мои друзья! Вы всегда такие чистенькие и всегдасовершенно точно знаете, что вы должны делать в следующую минуту. Разумеется,если вас включила опытная рука. Хотел бы я быть таким, как вы, приборы, чтобывсегда знать, что делать в следующую минуту, час, день, месяц. Но вам легко,приборы, вы только выполняете задания. До этого дня я тоже только выполнялзадания, правда, не так точно, как вы, приборы. Что может быть лучше: получатьи выполнять задания? Это мечта каждого скромного человека. Что может быть хужесамостоятельности? Для скромного человека, конечно.

Что может быть прекрасней, сладостней самостоятельности?Когда она появляется у тебя (я имею в виду это чувство наглости, решительностии какого-то душевного трепета), ты дрожишь над ней, как над хрупкой вазой. Акогда кокнешь ее, думаешь: к счастью, к лучшему: хлопот не оберешься с этойштукой, ну ее совсем!

Так начинать мне этот проклятый опыт или нет? Выхожу вкоридор покурить. Монтер Илюшка сидит на подоконнике и зачищает концы провода.

Начинаем обсуждать с ним перспективы футбольного сезона.Илюшка родился в Ленинграде и, хотя совершенно не помнит города, фанатическиболеет за «Адмиралтейца». Я над ним всегда подтруниваю по этому поводу. Сегодняя говорю, что вообще-то «Адмиралтеец» – это здорово придумано, но можнобыло бы назвать команду и иначе. «Конногвардеец», скажем, или «Камер-юнкер».Илья кипятится. По коридору мимо нас проходит мой Друг Борис и еще одинсотрудник нашего института, очень важный. Ловлю конец фразы моего друга:

«…чрезвычайно!»

«Люди работают, – думаю я, – вкручивают мозгичленам Ученого совета».

Оставляю Илюшку с его грезами о победах «ленинградской школыфутбола», с его уже зачищенными и еще не зачищенными концами и иду взглянуть накамеру.

Заглядываю в окошечко. Там все в порядке. Вся живностьздорова и невредима.

Честно говоря, система у меня уже собрана, и остается толькоприсоединить к ней кое-какие устройства камеры. Через несколько минут я могуначать свой опыт. Надо начинать, чего там думать! Ведь это же мой опыт. Первыйплод моей самостоятельности (я имею в виду это чувство). Я его придумал ипродумал сам с начала и до конца. И он может меня погубить. Полтора часа будутгореть лампочки, покачиваться стрелки, тихо гудеть и щелкать разные приборы.Дня два на расшифровку результатов, и все станет ясным. Он или погубит меня илиразочарует очень надолго. То есть меня-то он не погубит, я останусь цел, онпросто может перечеркнуть последние три года моей работы. А если этого непроизойдет, будет поставлен крест на мою самостоятельность. Странно работаетмоя голова, но это моя голова. Это мой опыт, и я уже стал фанатиком, я его ужелюблю, хотя еще не соединил систему. Соединить или сначала… проверить еще раззаписи?

Сажусь к столу и открываю (в который раз!) синенькуютетрадочку. Я ее всю исписал в свободное время, в свободное от диссертациивремя, в вечернее время на третьем этаже «Барселоны» под веселое ржаниемагнитофона и вопли тети Эльвы. Луна вплывала в железнодорожный билет надсоседней крышей. Это чрезвычайно вдохновляло. Запах сирени и автомобильныхвыхлопов, сладковатый запах нечистот из-под арки, девушки цок-цок-цоккаблучками прямо под окном, а на звонки Шурочки мама говорила, что я вбиблиотеке, насвистывание Димки, Алика и Юрки, и их веселые голоса, «Рябинушка»и детский плач – вся симфония и весь суп «Барселоны» окружали меня изатыкали мне уши и ноздри. И я написал эту тетрадку, воруя время у своейдиссертации. Зачем мне сейчас ее читать? Я знаю ее всю наизусть. Читать ее еще,перелистывать! Выбросить в форточку, и дело с концом!

– Разрешите полюбопытствовать, Витя?

На тетрадь из-за моей спины опускается широкая худая рука соследами удаленной татуировки. Это шеф. Что его занесло ко мне в это время?Шеф – мой друг и учитель и автор моей диссертации. Прошу не думать обо мнеплохо.

Диссертацию написал я сам. Я три года работал, как негр наплантации. Но работал я над гипотезой шефа, над его идеей. Три года назад онбросил мне одну из своих бесчисленных идей. Это его работа – забрасыватьидеи.

Пользуясь спортивной терминологией, можно сказать, что шеф унас в институте играет центра. Он распасовывает нам свои идеи, а мыподхватываем их и тащим к воротам. Это нормально, везде, в общем-то, делают также. Но эта тетрадка-это мой личный мяч. Я сам пронес его через все поле и вотсейчас остановился и на знаю: бить или не бить?

Шеф быстро переворачивает страницы, а я волнуюсь и смотрю наего тупоносые башмаки и хорошо отглаженные серые брюки из-под белого халата, Ушефа худые руки и лицо, но вообще-то он грузного сложения. Шеф – человекпотрясающе интересной судьбы. Те, кто не знает этого, видят в нем обычнуюфигуру: профессор как профессор. Но я вхож к нему в дом и видел фотоальбомы.

Серию странных юношей, с чубом из-под папахи и с хулиганскимизгибом губ; выпученные глаза георгиевского кавалера; лихой и леденящий прищуриз-под козырька, а нога на подножке броневика; широкогрудый, весь в патронныхлентах; и еще один, в странной широкополой шляпе, видимо, захваченной втеатре, – и все это наш шеф. Когда я смотрю на теперешнего шефа, мнекажется, что все эти люди: драгун, революционер, красный партизан, голодныйрабфаковец – разбежались и бросились в одну кучу с целью слепить из своихтел монумент таким, каков он есть сейчас: грузный, огромный, беловолосый испокойный, в хорошо отглаженных серых брюках.

– Поздравляю, Витя! Неплохо вы развернули свою мысль.

– Вы одобряете?

– Да. Но не волнуйтесь, я эту тетрадь не читал, поняли?И в глаза ее не видел и не заходил к вам.

– Я не понимаю.

– Не притворяйтесь. Прекрасно понимаете, что эта работаопровергает вашу диссертацию.

– Это я понимаю, но что же делать?