Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
Думалось вот еще о чем: как представить? Что-то вроде толстого слоя, что ли?.. точнее — куча, огромная куча… Целая гора, усаженная плотно-плотно, снизу доверху, бок о бок, сплошь — живая, щевелящаяся; и каждый норовит подвыползти из-под другого, пробраться повыше, обрести новую толику свободы, размашистости… а на самом ее верху — главный жучок-паучок. Загадочным образом: он всем правит. Вся гора, все на ней от мала до велика — слушаются его указаний… он скажет — и тут же делают… а если кто не слушается, того специальные жучки-паучки заставляют… пересыпают направо-налево непослушных. Махнет лапкой грозно — и по сему мановению одни начинают молотить других… а если, не приведи, господи, кто сопротивляется, того молотят пуще… никто из мелких нижних паучков и знать-то не знает: зачем? почему? только лопочут что-то, суетясь и рассаживаясь, друг дружку зло пиная да отпихивая… Махнет в другую — еще что-то происходит… Каков он, этот главный паучок? Как можно стать таким паучком? Из каких личинок такие паучки вылупляются?.. Есть ли у них сердце? И о чем они думают, помавая лапками?..
Но ведь не только верхний паучок обладает властью? Нет, конечно: толику он передает нижнему, тот — еще более нижнему… власть расползается, сочится в поры этой горы… Нагрести гору щебня, потом сверху маслом полить — каждый камушек хоть чуть да замаслится… Жутко представить: гора власти!..
Портос выметнулся на аллею, подбежал, вывалив язык, весело ткнулся мордой в колено, убедился в совместности жизни и опять улепетнул.
Мысль тоже ерзнула: глядя, как он наяривает меж кустов, Бронников подумал, что и люди так устроены: волнуются в разлуке, не терпят одиночества. Боятся забвения.
Если б не мысль о грядущем звонке Семен Семеныча (то и дело, зараза, просверливает башку: когда уже?), так вообще благодать, как со стороны поглядеть. Писатель. Сам гуляет по лесу. С любимой собакой. Жена дома. Тоже любимая. Ждет его. Нарядный сын, поздний ребенок, — в соседнем доме на дне рождения Кеши, дворового своего приятеля и будущего одноклассника… в общем, полный порядок. Порядок жизни.
Да, да.
Приятно гулять в лесу с собакой, приятно перебирать приятные мысли…
Оглянулся.
Собаки не было.
Свистнул.
Никакого результата.
— Портос!
Снова свистнул.
— Да чтоб тебя! — пробормотал Бронников, озираясь.
Тут-то он и появился.
* * *
Вечер тоже складывался славно.
Лешка, вернувшись с дня рождения, почему-то принялся скакать по комнатам и кухне — то на одной ноге, то на обеих; удивившись безрадостному выражению лица, с которым он это вытворял, Бронников подхватил на руки:
— Ты чего?
— Я так устал, так устал! — пожаловался Леша. — Могу только прыгать!..
Скоро он уснул на диване в большой комнате. Кира накрыла его пледом, а часа через полтора взяла тепленьким и, растормошив и велев умыться, склонила к ужину.
Бронников выслушал рассказ о подарках, которые получил Кеша, а также о коте Барсике, способном прыгнуть так, что аж почти до люстры. В подробном описании прозвучало меню праздничного обеда: рисовая каша с курагой и черносливом и пирог с вареньем, а чокались клюквенным морсом, «Байкалом» и «Буратиной». Был также детально описан процесс тушения семи свечек, стоявших поначалу в именинном пироге. С оттенком легкого превосходства в голосе Алексей заметил, что Кеша, по всей видимости, слабак: не смог задуть все свечи разом, одну пришлось затем гасить добавочным пыхом, да и то, как ему показалось, Кешина мама ему маленько помогла. Что же касается его самого, отметил сын, то он в последний день рождения с поставленной задачей того же толка блестяще справился с первой попытки.
— У тебя, правда, тогда было шесть свечей, — напомнил Бронников. — Но думаю, ты и семь шутя загасишь.
— Конечно! — горделиво согласился Алексей, болтая ногой. — И восемь тоже!
Когда Кира разложила картошку, Бронников так красочно и смешно рассказывал об утренних Портосовых проделках — и как пропал, и как не отзывался, и как в конце концов вынырнул из кустов и подбежал с таким видом, будто делал там, в кустах, какие-то важные дела, исполнения которых от него давно ждали, и теперь рассчитывает на поощрение, — что Кира утирала слезы, а Алексей вообще досмеялся до икоты.
Виновник происшествия смотрел хмуровато — кому приятно вспомнить, как тебя, привязав к трубе прямо у подъезда, при всем честном народе поливают из ведра и трут шваброй… Он, конечно, отчаянно рычал и грыз противную щетину, но разве теперь что-нибудь докажешь!
— Мама у нас Кира-савица, — блажил Бронников, посадив сына на колени и обняв; закатывал глаза, подбирая новое слово. — Кожа у нее белая как Кира-хмал! Пригожее всех во сто Кира-т! Вся прекрасная — от Кира-я до Кира-я! А как она танцует Кира-ковяк! И она высокая, как башенный Кира-н! И жгучая, как Кира-пива! В сравнении с ней любая потерпит Кира-х!.. Эх, жизнь с нашей мамой Кира-тка, но прекрасна! Она, правда, немного Кира-синщица…
— И теплая, как Кира-юшка! — долго собиравшись, выпалил наконец Алексей, после чего снова икнул.
Бронников захохотал, и тут как назло задребезжал телефон.
Его будто кипятком окатило: почему-то сразу понял: Семен Семеныч!
— Ты чего? — обеспокоенно спросила Кира.
К счастью, это был Юрец.
* * *
К вечеру похолодало: асфальт позванивал, а то еще рыбьей костью хрупала под ногой залетная ледышка. В густых сумерках, в неверном фонарном свете не видно, а все же приятно знать: уже затрепетало, задрожало на ветках зыбкое зеленое пламя. Походя глянешь: нет ничего. Присмотришься: да вот же они! Здесь почки, тут уже листики норовят растопыриться… воздух теплый — градусов двенадцать, густой, влажный… шарф по боку… Весна!
Улица Красноармейская воскресным вечером пустовала; изредка просвистывала легковушка, нахохленный пешеход бросал случайный взгляд, поздняя мамаша катила скрипучую третьесрочную коляску (и сами, помнится, под Лешку у кого-то брали ношеную; все так делают).
По сравнению с жилыми домами, приветливо перемигивавшимися разноцветными окнами, здание прежнего ресторана «Мавритания» (ныне здесь размещался некий летчицкий институт) выглядело мрачновато; впрочем, в окнах первого этажа (модерновых, со стеблевидными обводами рам) что-то неуверенно отсвечивало: должно быть, горела лампа на столе у вахтера.
Еще более угрюмо гляделась через дорогу слева хоромина Благовещенского храма, обращенного в склад академии Жуковского; мерцало оконце внизу, где, должно быть, бдел хмельной сторож, монотонно лаял дурной пес за темной оградой; стрела подъемного крана, присобаченная к облупленной безверхой колокольне, указующе торчала на фоне неба, посеребренного луной в прорехах облаков.
Впереди чернел Петровский парк.
Да, Москва… воскресный вечер… тишина, покой!
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
