Внутри царило запустение: сыро и промозгло. В прихожей висела олеография в раме: полная женщина в маскарадном костюме Клеопатры. Кое-где в комнатах сохранилась мебель, но подбиралась она явно случайно, там-сям у разных старьевщиков. Только на кухне было более-менее уютно. На полу лежал узорчатый ковер, хотя и весь протертый. За последние годы здесь лишь поставили плиту «Рейбёрн», работавшую на мазуте.
Джон Грейлинг сидел за кухонным столом, наслаждаясь теплом от плиты. Он работал за ноутбуком и курил «Мальборо», стряхивая пепел в блюдце, стоявшее справа у самого локтя.
Было тепло, он снял толстую куртку, повесил ее на спинку стула и сидел в рубашке.
Из маленького переносного радиоприемника доносились обрывки Вагнера.
В окне над раковиной он видел, как солнце судорожно бросало лучи на заросшую крапивой насыпь, на черепичные крыши и дымовые трубы домов за нею. На первый взгляд могло показаться, будто дома наполовину ушли в землю, похороненные насыпью.
Грейлинг только что получил электронное письмо, вот такое:
Дорогой и тож любимый Питер! Что не отвечал? Надеюсь, получишь это. В Берлине будешь, как хочешь? В Буэнос-Айресе все хуже, чем до твоего отъезда. По финансам кошмар. Мне надо бечь отседа. Кто-то стучали в дверь. Я боюсь: вдруг ломают. Вот сдала квартиру, за гроши, живу тут в Монтевидео, у сестры Изобел. На квартире. Ужас что творят. Денег нету. Где Хуан не знаю. Пожалуйста приедь скорей. Тогда опять будем счастливы. С любовью, Натали.
Грейлинг докурил сигарету, поглядел в заросший сорняками сад. И написал ответ жене.
Натали, пожалуйста, не теряй присутствия духа. Рад слышать, что ты переехала в Монтевидео. У сестры ты в безопасности. Уругвай хорошая страна. Надеюсь, ты сдала квартиру в Буэнос-Айресе через юриста, чтобы составил договор, как надо. Я в Лондоне, очень занят, но надеюсь, что все получится. Извини за краткость. Вот-вот начнется заседание правления. Не пиши мне больше. Это опасно: цензура. Целую, Питер.
Он поднялся из-за стола и стал задумчиво ходить взад-вперед по коридору, пытаясь составить план действий. Скоро надо выйти поесть. Пока он шествовал по коридору, в отверстие для почты кто-то просунул тоненький журнальчик. Грейлинг подошел, поднял его с пола. Ежемесячное издание церкви Святого Климента под названием «Душа прихода». Грейлинг раздраженно его отшвырнул.
К вечеру все жители деревушки, работавшие в Оксфорде, возвращались домой. В эти часы главная улица бывала забита. В домах загорались огни. В пивных появлялись клиенты. Сэм Азиз позвал на помощь жену Риму – обслуживать покупателей в магазине и наблюдать, не распихивает ли кто-нибудь мелочовку по карманам.
Среди вернувшихся с работы были и два гомосексуалиста, которые жили в доме двадцать два (они работали в научно-исследовательских лабораториях в Оксфорде), и Дороти Ридли, которую все называли просто Дотти. Дотти запарковала свою «рено-клио» на стоянке перед домом – номер двадцать на землевладении Уиллитс. Ее мать Андреа была дома; наскоро обняв дочку, она сказала: сейчас поставит чайник и вынет пирожные «Бэттенбург». Обе, мать и дочь, прямо-таки расплывались в улыбках, когда появились в опрятной кухне-столовой. В углу ярко пылал экран небольшого телевизора: в нем двое странных животных выпускали друг из друга кишки. Дуэйн сидел на высоком табурете возле стойки – левая рука все еще на перевязи – и читал автомобильный журнал. Кинул его на стойку разворотом вниз и поздоровался с сестрой:
– Привет! Ну как, заработала состояние?
– Нет еще. Но завтра – верняк.
Андреа разлила кипяток по кружкам с растворимым кофе, и тут за окном появился кот: прижал морду к стеклу и помяукал.
– А-а, опять Бинго соседский. Можно подумать, его там не кормят.
– Пусти бедняжку, а, мам? – попросила Дотти.
– Не надо, не надо, – сказал Дуэйн. Он взял у матери кружку с дымящимся кофе и, ухмыльнувшись, добавил: – Если у тебя нету чего-нибудь покрепче, конечно…
Дотти спросила, как себя чувствует отчим. Андреа отвечала: не слишком. Артур Ридли лежал в постели, в спальне наверху, у него была последняя стадия рака. Когда-то Артур был служителем в колледже Сент-Джонс, затем попал в армию во время Фолклендской войны[10]двадцать лет назад и был ранен. От ранения так и не оправился и с тех пор регулярно впадал в ипохондрический ступор. А уж теперь ему точно не выкарабкаться.
Андреа почти забыла, почему вышла замуж за Артура. Первый ее муж, Дуглас, исчез после того, как зверски ее избил. Она тогда искала поддержки у Артура. Он показался ей вполне приятным. И более-менее зарабатывал. А теперь вот у нее на шее.
Дотти скинула туфли, примостилась на табурете рядом с братом и легонько подталкивала его локтем, пока он не освободил ей место.
– Эй, будет драться! – автоматически сказала Андреа, как все последние шестнадцать лет. Она прислонилась к плите, в которой разогревала большую пиццу на ужин. В лучшие времена Андреа работала продавщицей в лавке семян и садоводческого инвентаря при Оксфордском ботаническом саду, но потом пришлось уйти с работы, чтобы ухаживать за Артуром. – Ну, что творится сегодня на белом свете, а, Дотти? Давай, выкладывай.
Дотти работала в крупном универмаге «Дебнэмс» Сегодня, рассказала она матери, пришел один покупатель, странный такой, заявился в самый перерыв, ну и забыл у них перчатки, приятные такие. А продавщицы взяли да сделали из них кукол. Ей так нравилось работать в этом магазине. Новый филиал универмага, в самом центре Оксфорда, вообще очень приятное место. А на ее этаже им вообще повезло: у них такая приятная старшая по этажу. Очень приятные манеры, и приятно относится ко всем сотрудникам.
– Спасибо, – сказала Дотти, принимая кусок пирожного, который мать протянула ей на кончике ножа. С этого места рассказ продолжался с набитым ртом.
Самое приятное время дня – рано утром, когда магазин только открывается. Дают полный свет, там внутри так приятно – совсем как в кино каком-нибудь, правда. Шикарно все выглядит. По утрам вообще приятно, спокойно. Она могла и поболтать с продавщицами, они вечно хихикали. Мейв вот пришла сегодня с новой прической, так она ей ну вообще не идет. По утрам забегают, конечно, случайные покупатели, но обычно проблем с ними нет. И вообще, они часто такие приятные.
Мужчины, вообще-то, куда приятнее женщин, а с другой стороны, покупательниц всегда вон насколько больше, чем покупателей… Она захихикала. Кроме того, не так много мужчин заходят в отдел фарфора. Кажется, мужчины вообще почти не покупают посуду.
– Как я их понимаю, – заметил Дуэйн.
