— Может, его околдовали, приворожили?
Анахита усмехнулась.
— Никто не колдовал и не привораживал, Каринэ. Твой сын просто влюбился.
Женщина уронила руки на колени.
— И что мне делать?
— Ничего не делай. Пусть все идет своим чередом.
— Но он собирается посвататься к девушке!
— Пусть сватается. Если твой сын так решил, ты не должна вмешиваться.
— Но он получит отказ!
Анахита бросила кости и кивнула.
— Получит.
— Это сломит Вардана.
— Вардана ничто не сломит, — пробормотала гадалка. Она хмурилась, разглядывая кости с разных сторон, будто стараясь что-то понять.
— Ты не говоришь мне правды, — разочарованно произнесла Каринэ.
— Потому что ты, как и все остальные, пришла за правдой, которую хочешь услышать, — заметила Анахита.
Мать Вардана расправила плечи.
— Я согласна услышать другую, настоящую правду.
— Хорошо. Вардана ничто не сломит. Он останется таким же работящим и разумным. Он женится на девушке, которую хорошо знает, и у него появятся дети. Твой сын будет здоров, и ему не придется бедствовать. Он проживет долгую жизнь.
— А эта знатная девушка?
— Она, — гадалка шевельнула кости, — в его сердце, в его судьбе. Они будут связаны крепче, чем ты можешь предположить, но все закончится не так, как мечтает Вардан.
— О нет! — Каринэ всплеснула руками.
— Я не сказала ничего плохого, — заметила Анахита.
— Ты можешь ошибаться? — спросила женщина старую гадалку, и та пожала плечами.
— Я? Конечно, ведь я человек.
— Сделай так, чтобы Вардан ее разлюбил!
— Не могу. Он никогда ее не разлюбит.
Каринэ отдала Анахите курицу и отправилась домой. Было темно; небо слилось с горами, а горы — с землей. Женщина подняла взгляд на луну и звезды, и ей почудилось, будто она стоит на дне гигантского колодца. Да, такова жизнь! Она тянет человека на дно, тогда как в мечтах он стремится к небесам. Каринэ вздохнула. Вардан желает достать с неба звезду, и не стоит винить его за это. Завтра утром она сядет ткать, и пусть ее прекрасный, смелый, наивный сын подарит своей любимой самый изысканный, яркий, нежный и красивый ковер, какой способны сделать руки простой женщины.
Между тем Сусанна, которая, несмотря на горе, отнюдь не была слепой, решила поговорить с дочерью. Они сидели за скромным ужином, обе — в резных деревянных креслах, которые сделал Вардан. Асмик смотрела в окно, на горы и думала о том, что порой недосягаемое и высокое вдруг начинает казаться привычным и близким.
— Зачем ты даешь этому юноше надежду? — спросила Сусанна, и девушка растерялась, не зная, что ответить.
— Я… я не делаю ничего плохого, — пробормотала она. — Мы просто разговариваем, гуляем.
— Но для него это означает большее, — заметила мать.
Асмик молчала. Она вспомнила о поцелуе, который Вардан неожиданно сорвал с ее губ. Она так растерялась, что не смогла противиться. Вардан испугался того, что натворил, и больше не решался к ней прикасаться. Да, это было немыслимо, так же как обмен взглядами с тем арабским юношей в Исфахане.
Асмик казалось странным, что она до сих пор вспоминает мусульманина, которого больше никогда не увидит, что не может заставить себя думать о нем с ненавистью или равнодушием. Молодой араб не походил на человека, способного забыть о совести и чести, но он был чужим, был завоевателем, иноверцем, врагом.
Сусанна поднялась из-за стола, медленно прошлась по комнате и промолвила:
— Мы обязаны помнить о том, что принадлежим к роду Агбалян. Это наша правда, наш долг, наше единственное оружие. Стоит забыть об истоках — и нам придет конец.
— Что ты имеешь в виду, мама? — спросила Асмик, вглядываясь в бледное лицо Сусанны.
— Ты должна продолжать вести себя так, как вела прежде, когда мы жили в богатом особняке, а не в бедном деревенском доме.
Девушка встала с места, по ее щекам разлился румянец, а голос прозвучал взволнованно и звонко:
— Не ты ли говорила, что былые времена безвозвратно ушли и надо забыть о прежних привычках!
— Я хотела сказать, что теперь нам придется по-другому одеваться, отказаться от украшений, обходиться без помощи слуг. Но наша внутренняя жизнь, наши обычаи и вера должны оставаться неприкосновенными.
Асмик вновь подумала о своем первом и единственном поцелуе и покраснела еще больше.
— Ты не понимаешь меня, мама! — прошептала она.
— Понимаю. Ты еще очень молода и не можешь, как я, целыми днями думать о погибших родных, о том, что под крышей твоего дома теперь живут чужие люди. Тебе хочется, чтобы жизнь продолжалась, тебе скучно, ты не знаешь, чем себя занять. Этот юноша был первым, кто протянул тебе руку помощи, вселил надежду в будущее.
— Разве это плохо?
— Хорошо. Только он крестьянин, а мы принадлежим к знатному роду.
— Я не считаю его ниже нас, — упрямо произнесла девушка. — У него есть дом, земля, тогда как мы… Мы одного народа и веры, разве это не главное?
— Я тебе все сказала.
Сусанна села, сняла платок и принялась расчесывать волосы. Прежде, когда Асмик заставала ее за этим занятием, девушке казалось, что роскошные, черные как ночь волосы матери напоминают потухшее пламя. Подвески на браслетах Сусанны звенели, словно крошечные льдинки. Теперь браслетов не было, и Асмик видела, что мать водит гребнем по привычке, что отныне это не доставляет ей никакого удовольствия. Ее муж, Тигран Агбалян, умер, и больше ей некому было нравиться.
— Ты любила моего отца, когда выходила за него замуж? — спросила девушка.
— Да, — ответила женщина, и в ее глазах блеснул свет. — Мне было всего четырнадцать, когда мой отец сказал, что ко мне сватается завидный жених. Отец не хотел меня неволить, и нас с Тиграном представили друг другу. Он был молод и красив, он смотрел на меня с улыбкой, и его голос казался мне теплым и мягким. Я дала согласие и все время думала о нем, а к тому моменту как нас обвенчали, уже была без памяти влюблена. — Сусанна протянула руку и нежно погладила дочь по голове. — Не надо спешить. Отныне ты — единственный бриллиант нашего рода, достойный самой лучшей оправы.
Асмик глубоко вздохнула, отгоняя сомнения и страхи. В этот миг ей почудилось, будто мать возложила на ее голову невидимую корону. Сусанна была права: не стоит размениваться по мелочам. Вардан красив, добр и умен, но они не созданы друг для друга.
Глава 4
Наступила осень; лес был полон ярких, мерцающих на солнце красок. Тени облаков, пробегающие по холмам, беспрерывно меняли неуловимые и нежные оттенки листвы. Примостившиеся на склонах гор маленькие поля отливали червонным золотом набухших зерном колосьев, а сады были полны сочных красных, желтых и зеленых яблок.
