Он прошел к портье, не взглянув на нее, и взял ключ от своего номера. Еще больше нервничая, она снова медленно села.
Я подошел к ней.
— Миссис Шерман?
— Ох! — Она медленно встала. — Вы с сообщением от мистера Кливленда?
— Я Дэйвид Кливленд.
— Но... — начала она и замолчала. На усталом, измученном лице медленно проступало удивление, но тревога и озабоченность не исчезли. В ближайшие полчаса такое нервное возбуждение может перейти в состояние, близкое к обмороку. Кожа казалась почти прозрачной от истощения, а черные круги под глазами будто подчеркивали, какой у нее потухший, мутный взгляд. Ей было года двадцать два, и она могла бы быть хорошенькой, черты лица и волосы еще напоминали о былой привлекательности, но теперь это ее не интересовало. И в довершение всего, по-моему, она ждала ребенка.
— Где мы можем поговорить? — спросил я. Она беспомощно обвела глазами вестибюль, где стояли три стула и пластмассовое дерево. Совсем не уединенный уголок.
— В вашем номере, — предложил я.
— Ох, нет! — поспешно воскликнула она и потом уже спокойнее объяснила:
— Он очень маленький. Неуютный. Негде присесть.
— Тогда пойдемте, — сказал я, — найдем где-нибудь кафе.
Она вышла со мной на улицу, и мы направились в сторону «Гранд-отеля».
— Вы найдете его? — спросила она. — Пожалуйста, найдите Боба.
— Я сделаю все, что смогу.
— Он никогда не крал этих денег, — продолжала она. — Никогда.
Я взглянул на нее. Дрожь сотрясала ее с головы до ног, и она стала еще бледнее, чем раньше. Я остановился и взял ее под руку, она взглянула остекленевшими глазами, хотела что-то сказать и упала прямо на меня в тяжелом обмороке.
Хотя она весила не больше девяноста восьми фунтов[3], от неожиданности я еле удержал ее. Двое прохожих с сочувствием посмотрели на нас, но они не понимали по-английски. Третий понимал язык, но только что-то проворчал, мол, какой позор напиться в три часа дня, и, не задерживаясь, заспешил дальше. Обе руки у меня были заняты, и я попросил проходившую женщину подозвать такси. Она тоже неодобрительно посмотрела на нас и быстро скрылась в подъезде дома, но парень лет шестнадцати, проводив ее испепеляющим взглядом, подошел к нам.
— Она больна? — спросил он, тщательно выговаривая слова, как учат в школе.
— Больна. Вы можете найти такси?
— Ja. Я буду возвращаться. Вы будете, — он задумался, потом вспомнил слово, — ждать.
— Я буду ждать, — согласился я.
Он с серьезным видом кивнул и побежал к ближайшему перекрестку. Стройная фигура в повсеместной униформе молодежи: голубые джинсы и теплая куртка. Как и обещал, он очень быстро вернулся с такси и помог мне уложить в него девушку.
— Большое спасибо, — сказал я.
Он поклонился.
— Я изучаю английский.
— Вы говорите очень хорошо.
Когда такси отъехало, он помахал мне рукой: обе стороны расстались довольные друг другом.
Эмма Шерман еще в машине стала понемногу приходить в себя, что, кажется, успокоило водителя. Он не говорил по-английски, но по меньшей мере раз десять очень выразительно повторил одно слово. Это слово было «доктор».
— Ja, — согласился я. — Ja. В «Гранд-отель».
Он пожал плечами, но доставил нас к отелю, помог мне довести миссис Шерман до вестибюля и, когда мы усадили ее в кресло, получил причитавшуюся плату. «Доктор», — сказал водитель, уходя, и я согласился: «Ja».
— Нет, — прошептала жена Боба Шермана. — Что... случилось?
— У вас был обморок, — коротко сообщил я. — К доктору или не к доктору, но вам нужно полежать. Пойдемте. — Кое-как я поставил ее на ноги, довел до лифта, и мы поднялись на один этаж в мой номер. Не задавая вопросов, она опустилась на кровать и закрыла глаза.
— Вы не возражаете, если я пощупаю пульс? — спросил я.
Она ничего не ответила, я обхватил пальцами ее запястье и нашел замедленный, еле слышный пульс. Рука была липкая от пота, хотя и холодная. Она выглядела пугающе хрупкой.
— Вам надо поесть, — решил я.
Эмма Шерман покачала головой, не поднимая ее с подушки, но у меня мелькнула догадка, что обморок вызван не только нервным напряжением — видимо, она голодала. Жена Боба Шермана так беспокоилась о нем, что совсем не думала о себе. И к тому же еда в Норвегии очень дорогая.
Я позвонил в ресторан отеля, и они пообещали принести бульон, хлеб и сыр.
— И бренди, — добавил я.
— Бренди нельзя, сэр. По субботам и воскресеньям запрещено, такое правило.
Меня предупреждали, но я забыл. Удивительно, оказывается, есть страна с еще более безумными законами, чем в Британии. В номере стоял холодильник, где рядом с апельсиновым соком и минеральной водой лежала маленькая бутылка шампанского. Я всегда считал, что разливать шампанское по таким крошечным сосудам значит просто переводить хороший продукт, но хозяева отеля наполняют холодильники своих постояльцев на все случаи жизни. Эмма заявила, что она не может, не будет, однако выпила шампанское и через пять минут выглядела как увядавший цветок, вовремя поставленный в воду.
— Простите, — сказала она, опершись на локоть в постели и потягивая золотистые пузырьки из стакана, который я принес из ванной.
— Ничего страшного.
— Вы считаете, что я дура.
— Нет.
— Это потому, что они не хотят его искать... где он исчез. Они только говорят, мол, не могут найти... Но они даже и не искали.
— Они искали, — начал я, но она не готова была слушать, пока не выговорится.
— Потом Гуннар Холт сказал, что Норвежский жокейский клуб направил своего сотрудника для раследования... и я так надеялась, целые дни надеялась, что наконец кто-то найдет его... и теперь... вы...
— Я не то лицо, какое вы ожидали встретить, — заметил я.
— Я не думала, что вы такой молодой.
— Что вы предпочитаете, — спросил я, — доброго папашу или человека, который найдет Боба?
Но прошло слишком мало времени, и она еще не успела понять, что эти два качества необязательно совмещаются в одном лице. Она хотела найти Боба, но сама нуждалась в покое и поддержке.
— Он не крал этих денег, — твердо заявила она.
— Откуда вы знаете?
— Он не мог украсть. — Она говорила с убежденностью, но хотел бы я знать, не себя ли она пыталась убедить.
Раздался стук в дверь, и появился официант с подносом. Эмма чувствовала себя настолько лучше, что села за стол и медленно принялась за еду, то и дело отдыхая от слабости. Но когда она съела суп, стало ясно — моя догадка была справедлива: Эмма упала в обморок от голода.
