— Говард! — воскликнула она в радостном возбуждении. — На меня тут покушались. Возле «Кокцидиана» было студенческое гулянье…
Мужчина резко развернулся в сторону Билла Талливера.
— Это один из тех? — угрожающе спросил он.
— Нет-нет, он ни при чем.
Билл его узнал: это был доктор Говард Дэрфи, блестящий молодой хирург, факультетский сердцеед и щеголь.
— Не имею такой привычки.
Доктор Дэрфи не успокоился; всем своим видом показывая, что Билл как-то причастен к покушению, он сел в автомобиль; девушка устроилась рядом.
— Счастливо, — бросила она. — И спасибо.
Во взгляде, адресованном Биллу, блеснул дружеский интерес, и, перед тем как автомобиль сорвался с места, ее глаза подали ему знак: чуть сощурились, а потом широко распахнулись, намекая на особенные отношения. «Еще увидимся, — будто бы говорила она этим взглядом. — Ты отмечен. Ничего невозможного нет».
Под приглушенные фанфары нового двигателя она улетела назад, в весеннюю ночь.
II
В июле Билл готовился переступить порог клиники в составе группы новоиспеченных докторов. Вместе со своим однокурсником Шоутцем он провел пару месяцев на острове Мартас-Винъярд, где купался и рыбачил, а потом, пышущий здоровьем и энтузиазмом, вернулся, чтобы приступить к работе.
Мощенная красным кирпичом площадь плавилась под солнцем Мэриленда. Билл вошел через главное здание, где гигантский Христос осенял вестибюль мраморным жестом милосердия. В эти же двери тридцать лет назад молодым интерном входил отец Билла.
Внезапно Билла как ударило; от прежнего спокойствия не осталось и следа; он перестал понимать, зачем оказался в этом месте. Стоявшая под сенью статуи темноволосая девушка с огромными лучезарными глазами шагнула вперед, задержала на нем взгляд ровно настолько, чтобы лишить его рассудка, а потом с импульсивным «привет!» упорхнула в какой-то кабинет.
Потрясенный, выбитый из колеи, опешивший, растерянный, он все еще смотрел ей вслед, когда его окликнул профессор Нортон:
— Если не ошибаюсь, Уильям Талливер Пятый…
Билл порадовался, что его привели в чувство.
— …заинтересовался девушкой доктора Дэрфи, — закончил Нортон.
— Чьей девушкой? — встрепенулся Билл, но тут же спохватился. — Ох, здравствуйте, профессор.
Профессор Нортон решил поупражняться в остроумии, коим был не обделен.
— Ни для кого не секрет, что они вместе с утра до вечера, а по слухам — и дальше.
— С утра до вечера? Мне казалось, он занятой человек.
— Так и есть. Просто мисс Синглтон ввергает людей в состояние комы, а он потом режет по живому. Она анестезиолог.
— Понятно. Значит, они… все время рядом.
— Не иначе как вам видится здесь романтика. — Профессор Нортон пробуравил его взглядом. — Вы пришли в себя? Могу я обратиться к вам с просьбой?
— Да, конечно.
— По моим сведениям, вас только завтра прикрепят к определенной палате, но я попрошу вас зайти в восточный корпус Святого Михаила, осмотреть одного пациента и заполнить историю болезни.
— Я готов.
— Палата триста двенадцать. А в соседнюю палату я направил вашего добросовестного приятеля, Шоутца, — ему тоже будет над чем подумать.
Билл побежал к себе в каморку под крышей Святого Михаила, быстро переоделся в новенькую белоснежную форму, вооружился инструментами. В спешке он даже не подумал, что впервые будет самостоятельно проводить осмотр. У палаты он напустил на себя спокойный, сосредоточенный вид. Перешагнув через порог, он уже выглядел почти что белым апостолом; во всяком случае, приложил к этому старания.
Пациент, бледный, с брюшком, курил на больничной койке.
— Доброе утро, — сердечно приветствовал его Билл. — Как вы себя чувствуете?
— Паршиво, — бросил пациент. — Иначе я бы тут не валялся.
Опустив саквояж, Билл подкрался к больному, как молодой кот — к первому воробью.
— На что жалуетесь?
— На все. Голова трещит, кости ломит, спать не могу, кусок в горло не лезет, температура зашкаливает. Мой водитель меня довел, ну, то есть довел, в смысле, довез, понимаете? Из Вашингтона, сегодня утром. Вашингтонских эскулапов на дух не переношу: ни о чем говорить не могут, кроме как о политике.
Сунув больному в рот термометр, Билл измерил пульс. Потом, как водится, осмотрел грудную клетку, живот, горло и все прочее. Рефлексы в ответ на удар резиновым молоточком оказались ленивыми. Билл присел у постели больного.
— Мне бы такое сердце, как у вас, — сказал он.
— Все толкуют, что у меня сердце здоровое, — подтвердил пациент. — Как вам речь Гувера?
— Я думал, вы устали от политики.
— Так и есть. Однако же, пока вы меня тут мяли, я все время думал о Гувере.
— О Гувере?
— О себе. Что вы у меня нашли?
— Нужно сделать кое-какие анализы. Но на вид вы практически здоровы.
— Я нездоров, — отрезал пациент. — Нездоров. Я болен.
Билл достал авторучку и чистый бланк истории болезни.
— Ваше полное имя? — начал он.
— Пол Б. ван Шейк.
— Ближайший родственник?
Анамнез не наводил ни на какие мысли. В раннем возрасте мистер ван Шейк перенес ряд детских болезней. Вчера утром не смог встать с постели; ассистент счел, что у него жар.
Термометр Билла не зафиксировал повышения температуры.
— Сейчас чуть-чуть уколем большой палец, — предупредил Билл, готовя предметные стекла, и выполнил процедуру под короткий, отчаянный вопль пациента, а потом добавил: — Нам еще понадобится небольшая проба из предплечья.
— А слезы мои вам не понадобятся? — взвился больной.
— Необходимо провести всестороннее обследование, — строго сказал Билл, загнав иглу в дряблое предплечье и тем самым вызвав новую бурю протестов.
В задумчивости Билл убрал инструменты. Не сформировав никакого мнения о природе недуга, он с укором оглядел мистера ван Шейка. Наудачу пощупал шейные лимфатические узлы, спросил, живы ли его родители, напоследок повторно проверил гортань и зубы.
«Глаза нормально выпуклые, — от безнадежности записал он. — Зрачки круглые, одинаковые».
— Пока все, — объявил он. — Постарайтесь как следует отдохнуть.
— Отдохнуть! — возмутился мистер ван Шейк. — В том-то вся и штука! Я трое суток без сна. Мне с каждой минутой все хуже.
В коридоре Билл увидел Джорджа Шоутца, выходящего из соседней палаты. Тот был в полной растерянности; на лбу поблескивали капли пота.
