Генерал не стал объяснять племяннику суть предстоящего дела, а племянник не стал спрашивать. Придет время — узнаю.
Первый урок русского заладился не сразу. Майор Ортнер не мог заставить себя сосредоточиться. От сексуальности княжны уровень тестостерона и адреналина в его крови подскочил до критического, эмоции тянули на себя всю энергию — думать было нечем. Княжна мягко пыталась изменить ситуацию, но когда несколько ее заходов закончились ничем, она сказала — как всегда просто, словно предлагала ему чашку чая: «Вот что, Иоахим (до сих пор он был только „господином майором“)… А не перебраться ли нам в постель?» Он был ошарашен настолько, что в первый момент не мог произнести ни слова — и только кивнул. «С одним условием, — сказала княжна. — С этого момента мы говорим только по-русски». — «Но я не умею…» — сказал майор. — «Я вам помогу…»
Удивительно! — дело пошло сразу. Не пришлось ни напрягаться, ни сосредотачиваться, — фразы запоминались (точнее — впечатывались в память) сами. Словно всегда в ней были. Особенно легко давались майору Ортнеру идиомы. Оно и понятно: идиома подразумевает чувство юмора, которое майор Ортнер в себе еще со студенческих лет культивировал. Тогда он это делал не для того, чтобы нравиться, производить впечатление. Нет — его юмор был лекарством для самого себя, для своей души. Поняв однажды, что конформизм в его душе пустил такие корни, что для таланта в ней не осталось места, он не стал переживать. Что поделаешь! — видать, такова моя природа, мудро рассудил студент Ортнер. Нужно научиться жить с тем, что имеешь. А чтобы не озлобиться, не ломиться в закрытые двери, нужно научиться воспринимать все происходящее (и прежде всего — самого себя, ведь я — эталон моего мировосприятия) с юмором. Попробовал — получилось. У него образовалась репутация легкого человека. Вскоре контролировать себя уже не было нужды — он в самом деле стал таковым. Понятно, что чувство юмора — несомненный признак ума, — иногда рассуждал он. — Но ведь если сравнить чувство юмора с чувством, позволяющим найти путь к свободе (иначе говоря — с талантом)… Развивать это рассуждение он себе не позволял. Конформизм тем и удобен, что тормозит вовремя.
— Ах, Катьюша! — говорил майор Ортнер, обнаружив в себе новые успехи в освоении русской речи. — Вам бы двинуть свою методику в науку, застолбить патент, — то-то бы прославилась!..
Штудии закончились так же вдруг, как и начались. Три дня назад, в ночь на четверг (подумать только, всего три дня, а как жизнь перевернулась!), позвонил дядя из Мюнхена; потребовал: немедленно приезжай ко мне. Новый шофер-силезец вел «опель» аккуратно: ночь, горы; жизнь дороже времени. «Когда устанешь — не мучай себя, я поведу», — сказал майор Ортнер. Горная дорога, как и всегда в эту пору суток, была пустынна. Вокруг был мрак — ни вершин, ни долин. Серпантин укачивал. Майор Ортнер то дремал, иногда проваливаясь в глубокий сон, то равнодушно разглядывал — тут же о них забывая — дома придорожных селений. Сейчас они были на одно лицо. Казалось, что кто-то нарезал огромным ножом одно селение — и разбросал его куски, как ляжет, вдоль дороги.
Дядя сказал: завтра ты получишь предписание в действующую часть; будешь командовать пехотным батальоном; я постараюсь, чтобы ты получил такое задание, в котором можно отличиться, даже орден заработать; затем тебя отзовут на более спокойное место.
Идея простая: его карьера, которая до сих пор развивалась пусть и не стремительно, но достаточно успешно, вышла на уровень, когда для продолжения карьерного роста майор Ортнер должен был перейти в новое качество — из «офицер» в «боевой офицер». Посудите сами: одно дело, если офицер знает о войне только по учебникам и кинохронике, и совсем иное, если в его личном деле записано, что он побывал в бою, проявил отвагу и находчивость; что подразделение, которым он командовал, прорвало эшелонированную оборону противника и т. д. Иоахим Ортнер с самого начала знал, что когда-то через это придется пройти. Он никогда не пытался представить, как оно будет; не пытался и теперь. Нет смысла. Ведь все равно пойдет как-то иначе.
«И куда же?..» — спросил майор Ортнер. «В Россию», — тихо сказал дядя и приложил палец к губам. С Россией был пакт о ненападении, свеженький, еще горячий, как пирожок из печи. Все знали, что этой войны не миновать, но чтобы вот так, сразу… Красиво.
Следующий день прошел в рутинных хлопотах. Майор Ортнер совсем забыл о княжне, и когда она позвонила вечером: «Господин майор, вы не предупредили, что наше занятие отменяется…», — не нашелся сразу, что ей сказать. Голова была занята другим. Звонок был из прошлого, а прошлое — слишком тяжелый груз, чтобы его тащить через жизнь. От этого прошлого майор неосознанно уже освободился, но вот оказывается, что оно зацепилось коготком… «Ах, да… виноват… так случилось… Мне предстоит командировка… Пока не представляю, сколько она продлится, но как только вернусь — непременно свяжусь с вами…» — «Вы нарушили правило, господин майор. Мы условились разговаривать только по-русски…» Она все поняла, но — женская манера — оставила призрачный мостик. Мол, я была бы не против…
Свою дивизию на месте дислокации майор Ортнер не застал — она была уже в пути. Майор Ортнер отнесся к этому философски; уж что-что, а война от него не уйдет.
Он стал нагонять войну уже в сотне километров от границы. Вначале это были отдельные колонны; затем колонны пошли чаще; потом сплошняком. Пехота, артиллерия, танки; не только немецкие танки, но и французские, и бельгийские, и чешские. И в грузовиках были не только немцы, — он дважды обогнал итальянцев и один раз румын. Хорошо, что все это двигалось в одну сторону, так что пробираться не составляло труда. А в сложных ситуациях выручал экстерьер «опеля»: мужчины любой страны неравнодушны к автомобильной красоте. Приходилось пускать в ход и обаяние. Майор — не ахти какая персона, но если он не чинится, а руководствуется старой истиной, что ласковое слово и кошке приятно… Короче говоря, все получалось как надо.
В этих хлопотах майор Ортнер не заметил, как они пересекли границу. Пейзаж не изменился и дорога не изменилась, что и не удивительно: еще недавно это была одна страна. Солнце застряло над головой, часы подтверждали: дело идет к полудню; и желудок подтверждал, что завтракали они давно и всухомятку, и лучше бы этот эксперимент не повторять. Желудок напоминал, что в природе существуют харчевни, и в некоторых из них даже прилично кормят.
Такова была диспозиция и ход мыслей майора Ортнера, когда Харти обернулся к нему (Харти сидел рядом с водителем, во-первых, для того, чтобы подчеркнуть — для окружающих — статус майора, а во-вторых, чтобы избавить майора от неудержимого трепа Харти), и произнес жалобно-жалобно:
— Господин майор, разрешите остановиться на пару минут.
Хотелось бы знать, подумал майор Ортнер, он специально делает так, чтобы я читал его мысли, или же я настолько сжился с этим прохвостом, что мыслям уже не обязательно превращаться в слова, поскольку они доходят по адресу напрямую?
— Чего вдруг? — спросил он из протеста.
— Терпения нет — надобно отлить.
— А прежде не мог? О чем ты думал, когда час назад мы заправлялись?
