Сегодня[83], и будет отзыв в Иллюстрированной России[84], а Посл<едние> Нов<ости> — отказались, и Бог с ними!
Получаю множество восторженных, но и странных писем, в одном из них есть ссылка на Ивана Алексеевича — непременно покажу при встрече. Но Вы скоро едете? Если не слишком устанете — позовите.
(Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого — свой, это — мой. Т. е. в полной скромности. Как Klärchen у Гёте говорит в Эгмонте[85] — про Эгмонта: — Mein Egmont… А Руднев понял — как манию величия и прямо пишет…)
Обнимаю Вас. Сердечный привет Вашим.
М.
<Приписка на полях:>
Аля едет на самых днях[86], но уже целиком себя изъяла, ни взгляда назад… А я в детстве плакавшая, что Старый Год кончается — и наступает Новый… «Мне жалко старого Года…»
Впервые — НП. С. 508–510. СС-7. С. 298. Печ. по СС-7.
19-37. В.Ф. и О.Б. Ходасевич
Vanves (Seine), 65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin
13-го марта 1937 г., суббота
Дорогой Владислав Фелицианович и дорогая Ольга Борисовна,
Не дивитесь моему молчанию — Аля уезжает в понедельник[87], т. е. послезавтра, весь дом и весь день сведен с ума — завалы вещей — последние закупки и поручения, — неописуемо.
Как только уедет — я ваша.
Я, вообще, ваша — сейчас долго объяснять — но, чтобы было коротко: мои, это те и я — тех, которые ни нашим ни вашим. С горечью и благодарностью думала об этом вчера на свежей могиле Замятина[88], с этими (мысленными) словами бросила ему щепотку глины на гроб. — Почему не были?? Из писателей была только я — да и то писательница. Еще другая писательница была Даманская[89]. Было ужасно, растравительно бедно́ — и людьми и цветами, — богато только глиной и ветрами — четырьмя встречными. Словом, расскажу при встрече, надеюсь скорой. Есть очень любопытный изустный рассказ — о Москве сейчас. Обнимаю и скоро окликну.
МЦ.
С Замятиным мы должны были встретиться третьего дня. в четверг. 11-го, у общих друзей. Сказал: — Если буду здоров.
Умер 10-го, в среду, в 7 ч<асов> утра — один[90]. Т. е. в 7 ч<асов> был обнаружен — мертвым.
У меня за него — дикая обида.
Впервые Новый журнал. 1967. № 89. С. 113-114 (публ. С. Карлинского). СС-7. С. 468. Печ. по СС-7.
20-37. А.С. Головиной
Vanves (Seine) 65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin
7-го апреля 1937 г., среда
Аллочка!
Надеюсь быть у Вас в пятницу. Хотела — экспромтом — вчера, но Мур не отпустил — «мой первый школьный день, и вы вдруг уходите» и т. д. Да было и поздновато.
Привезу Вам крохотные чудные туфли, один страх — что малы.
Целую Вас.
До послезавтра!
МЦ.
Впервые Шур Леонид. Три неопубликованных письма Марины Цветаевой. Доклады симпозиума Марина Цветаева и Франция. Новое и неизданное. М.: Русский путь, 2002. С 100–102. Печ. по тексту первой публикации.
21-37. A.Э. Берг
Vanves (Seine) 65, rue J<ean->B<aptiste> Potin
12-го апреля 1937 г., среда
Дорогая Ариадна,
Не знаю Вашего адреса и пишу на Ольгу Николаевну[91]. От нее знаю, что вы уже у себя, знаю и о болезни детей — помню как двухлетний Мур гнал от себя докторшу — Уходи, противная краснуха!
а она, не понимая, одобряла: — Вот Мо́лодец! Так и нужно гнать болезни!
Но жаль все-таки, что на первых порах Вашей новой жизни — такое осложнение.
О<льга> Н<иколаевна> пишет, что квартира небольшая, но хорошая, веселая (а у меня — небольшая и нехорошая! мечтаю переехать: извела третья печна́я — трехпе́чная зима — все утра простояла на коленях, выгребая и протрясая) — а я всё вспоминаю Ваши сады, которые у меня все слились в один: огромный, — я очевидно их сложила, а м<ожет> б<ыть> и перемножила.
Как я помню одно наше с Вами гулянье, м<ожет> б<ыть> последнее. вечерело. Вы мне показывали молодые бобы, а потом дали мне розы, а дом уже был совсем темный. Слово Garches[92] для меня навсегда магическое, для Вас — нет и не может быть, п<отому> ч<то> там шла Ваша жизнь, я же попадала в чей-то сон, немножко как Domaine sans nom{25} — да там Вы мне его (Meaulnes[93]) и дали… (Правда, Meaulnes, son grand rêve{26} — немножко кусочек нашей жизни? С нами было. (Я (в книге) невыносимо только когда его нет. Когда оно есть — это лучшее слово и имя.)
Пишите, милая Ариадна, не смущаясь собственными долгими перерывами, — не будем считать и считаться.
У меня к Вам большая просьба, но скажу ее только после Вашего ответа.
До свидания! Когда в Париж? Непременно предупредите заранее, хорошо бы вместе съездить на волю, па целый день. Сейчас начинаются чудные дни.
Пишите.
Обнимаю
МЦ.
<Приписка на полях:>
Пишете ли — книгу своего детства и юности? Что делаете весь день? Есть ли кто-нибудь при детях?[94] А м<ожет> <быть> у Ваших краснухи не было? У меня было впечатление, что переболели все.
Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 76–77. СС-7. С. 507–508. Печ. по СС-7.
22-37. С.М. Лифарю
<Около 20 апреля 1937 г.[95]>
Многоуважаемый Сергей Михайлович,
Может быть Вы видели мою рукопись Стихов к Пушкину, принесенную мною по просьбе господина Сем<енченкова> на выставку?[96] О дальнейшей судьбе ее я не знаю. Полагаю, что она есть на руках у Г<осподи>на С<еменченкова> и очень прошу Вас, если она Вам нужна, взять ее себе — от меня на память. Большинство этих стихотворений никогда не печаталось[97], и они впервые все вместе переписаны.
Я часто вижу Вас на писательских вечерах и потому подумала, что мои стихи, особенно к Пушкину, могут быть Вам радостны.
Впервые — СС-7. С. 646. Печ. по СС-7.
23-37. А.А. Тесковой
Vanves (Seine)
65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin
2-го мая <1937 г.>, первый день русской Пасхи
Христос Воскресе, дорогая Анна Антоновна! (Убеждена, что и Вы русскую Пасху считаете немножко своей.) Несколько дней тому назад с огорчением увидела из Вашей приписочки, что Вы моего большого письма вскоре после Алиного отъезда
