Навина, от всех его воинов и врагов не осталось даже праха, но вот мне феноменально «повезло», — старик умудрился произнести последнее слово так, что в нем отчетливо слышались кавычки. — Ах, молодость! Нет в ней ни страха смерти, ни уважения к мудрости старших, ибо сказано, что… а, я опять отвлекаюсь.
— Короче, — взгляд Вечного Жида потяжелел, заострился, в зрачках будто отразилось блестящее кривое лезвие сики, и Бриан увидел, что на самом деле перед ним сидит вовсе не ветхий бродяга, а убийца, повидавший за свою невообразимо долгую жизнь такое, чего обычному человеку не понять. — Я тогда шатался с одной веселой компанией. Шайкой, проще говоря. Грабили мы старые мавзолеи, склепы, не брезговали руинами. Веселились, как могли, не верили ни во что, кроме золота. Больше золота — славно. Еще больше? — да просто отлично! Подколоть одинокого прохожего? Как чашку воды выпить. Правда люди подобрались разные. Вот был у нас такой паренек — Ионафан, так он до скрежета зубовного ненавидел римлян, не упускал случая кому-нибудь перехватить глотку, будь то пьяный легионер из гарнизона, или чиновник. Отморозку плевать было на то, что потом все кругом стоит на ушах, облавы и допросы. У него-то самого не было ни кола, ни двора, а всю родню как раз эти самые римляне и выкосили под корень. Так что Ионафан был идейным, хотя и грабежей не гнушался. Тогда про сикариев никто и слыхом не слыхивал, это потом, через несколько десятков лет они вошли в моду — что ни случись, во всем сразу обвиняли ужасных сикариев, даже если соседская коза напоролась боком на какой-нибудь сучок. Караул, люди добрые, Белянку мою сикой ткнули, не иначе! Но смех смехом, а наш Ионафан как раз был из таких, и кровищи на нем было больше, чем на мяснике со скотобойни. А с виду – улыбчивый, вежливый, старушке всегда поможет, калеку переведет через улицу… Ну, это я сейчас вам, юноша, рассказал, чтобы вы понимали, с кем я тогда якшался.
— Зачем же грабили? — недоумевающе спросил Бриан. Картафил посмотрел на него, как на слабоумного, чуть ли не с жалостью. Пожал плечами.
— Друг мой, это был первый век нашей эры, мы выживали, как могли. Жестокое время. Так вот, — после недолгого молчания снова заговорил он, — подозреваю, что в одной из старых-престарых гробниц ко мне эта дрянь и прицепилась, как пиявка. Точно, точно… Могу даже сказать, что это было какого-то там числа месяца тебет, как раз вскоре после Хануки. Эту гробницу мы нашли чудом, просто груда камней, если там и были какие-нибудь буквы, то давно стерлись от времени. Я пробил молотом дыру, и тут мне на миг показалось, будто оттуда вместе с затхлым воздухом мне прямо в лицо выпрыгнуло что-то почти невидимое, да так, что я аж сел на задницу от неожиданности. Ну конечно, братки ржали, как ослы, аж до икоты. Кстати, в самой гробнице не нашлось почти ничего стоящего — какие-то старые свитки, кости, черепки и горсть монет. Сейчас-то я понимаю, что эти свитки были самой большой драгоценностью, я бы отдал за нее все богатства Долины царей! А тогда… Вечером было холодно, поэтому Ионафан свалил свитки и тряпье в кучу и запалил костер. Горело хорошо…
Старик умолк и сидел неподвижно, тихо постукивая перстнем на пальце по ободку своей кружки. Спустя несколько минут Бриан осторожно спросил:
— А дальше?
— Дальше? — Родуин-Картафил невесело хохотнул, будто скрежетнуло ржавое железо. — А дальше фарт кончился. Подозреваю, что из-за меня и моего… хм-м… пассажира. Ионафан в тот же вечер погиб, и сделал это чрезвычайно глупо. Поскользнулся на камне, пытаясь напасть на римского солдата, упал и пропорол себе бедро своей же сикой, которую любовно точил и полировал целыми днями. Истек кровью, прежде чем его успели притащить в допросную. А ведь какой был вояка… Наш вожак, — старик пробормотал какое-то неразборчивое слово, которое Бриан не понял, — подавился в харчевне куском рыбы. Как его ни колотили по спине, рыбу он так и не выплюнул, посинел и отбросил копыта. Кто-то из завсегдатаев мрачно пошутил, что Кривого Ишая одолела жадность — я вколотил эти слова ему в глотку вместе с зубами, а толку? Шайка распалась, одного за другим нас настигала нелепая смерть или что похуже. Йехуда, например, загремел на каменоломни по совершенной глупости — запустил комком навоза в соседа, с которым был не в ладах, а попал в римского декана…
— Декана? — удивился хозяин паба.
— Ну, десятника, — недовольно пояснил старик. — Не в университете же, по-вашему, учился Йехуда? До нашей шайки он работал башмачником, шил сандалии. Зарабатывал себе на кусок хлеба, даже женился. И тут этот навоз… Откуда взялся римлянин, да еще и декан на пустой улице, где кроме соседа никого не было — так никто и не понял. Вот что ему могло понадобиться в квартале башмачников? Отродясь было так, что калиги легионерам шили при казармах. Но угодил наш башмачник отменно, точно в лоб. И полновесно — на пять лет каторги. Больше я его не видел. Но мне почему-то везло. То есть, со мной ничего не случалось. Жил, как раньше, с грабежами завязал, стал потихоньку торговать — маслины, винцо из-под полы, всякая скобяная мелочь, потом расторговался, открыл пару лавок. В общем, жизнь, как у всех. И тут появился этот, из Назарета, или откуда он там!
Глаза старика вдруг полыхнули злостью, и сам он, казалось, помолодел лет на двадцать сразу.
— В то время каким-то бродячим проповедником никого у нас было не удивить. Шлялись по округе толпами, и каждый второй твердил о Машиахе, о конце света, о пророчествах. Были особенные дураки, которые в открытую призывали резать римлян — и тут же пропадали с концами, но на их месте появлялись новые и новые. Я уже кружку вина боялся выпить — а ну как допьешь до дна, а на дне написано: «Долой римлян!» или «Машиах придет, порядок наведет!» С женой перестал разговаривать, потому что она трещала без умолку, пересказывала сплетни с базара, а где базар, там слухи…
Картафил задумчиво покачал головой.
— Но этот… он был особенным. Никакой не бог, конечно, куда там. Зато вот обаяния в нем было хоть отбавляй, плескало через край. И говорил он всегда спокойно, даже тихо — не орал, слюной не брызгал, не катался по
