в живых оставила да и предсказывать он теперь с моей помощью сможет, но не будет — слишком хлопотно это, да и опасно.
— А коль не послушается он тебя? Сам же говорил, что он главный.
— Главный то он главный, да только темный как таракан. Ну, то есть необразованный, читать-писать не умеющий. А чтобы разобраться, что у меня в голове есть, какие-то базовые знания нужны. Я ведь там у себя, как никак, политехнический институт закончил, инженером на заводе работал, да и читал много всякой ерунды. Конечно, большую часть прочитанного не помню, но с его и твоей помощью многое можно вспомнить.
— Да как же это? — удивилась Баба Ходора.
— Ну есть такая теория, что человек ничего не забывает, только откладывает неиспользуемую информацию в самые дальние уголки. Да так, что сам вспомнить не может, но под гипнозом эти знания можно вытащить. А ты же вроде как бы гипнотизер, да пацан вон как шустрит. Я ведь этот мультик очень давно видел, многое не помню, а он вроде вытащил его из моей памяти и как-то посмотрел. Так, что Феодора Савватеевна, придется идти к тебе в ученики. Если ты конечно не против?
Ответить Баба Ходора не успела. Входная дверь громко хлопнула и в избушку влетела довольно симпатичная девчонка лет двенадцати, в длинном до пят сарафане, в подвязанном под подбородком платочке. Ну чисто Маша из мультфильма «Маша и медведь», только босиком. С порога она затараторила:
— Ой, Баба Ходора, чё деется! Чё деется! Вчерась дядька Ничипор пьяный, хотел тетку Марфу бичом побить; так она бич-то отобрала да на пригон и забросила. Дядька Ничипор озлился, взял ружжо и хотел ее стрелить. Тетка Марфа убегать стала, а он за ней, кричит «убью стерва». Тетка Марфа к Нечунаевым в пригон заскочила да спряталась там. Дядька Ничипор не нашел ее, стал по улице бегать, баб ружжом пугать. Бегал, пока Щербаченки ружжо у него не отобрали. Потом связали его, да в баню евоную и засунули. А когда тетка Марфа его развязала, так он ее все равно побил, но не сильно.
А еще, вчерась, Леньку Немтыря молонья на «Ведьмином Омуте» убила. — Тут девчонка увидела меня лежащего на лавке. От удивления глаза ее, от природы большие, стали еще больше, рот раскрылся и она замерла. Я приветственно помахал ей рукой.
— Ой! Немтырь ты живой чо ли? — пролепетала она.
Я не отказал себе в удовольствии ответить марктвеновской фразой:
— Слухи о моей смерти несколько преувеличены.
Но ирония моя пропала втуне. Удивление девчушки стало безмерным:
— Заговорил! Заговорил! — и она кинулась к двери. Видимо новость, что Немтырь ожил, да еще и заговорил, жгла ей не только язык, но и пятки. Правда на пороге она нашла в себе силы, обернутся и протараторить:
— Баба Ходора, мамка сказала, чтобы ты шла к Нюрке Кирьяновой. Рожат она. — После этого пулей вылетела из избы. Я глянул в окошко: девчонка со страшной скоростью пылила вдоль улицы. Похоже, торопится первой осчастливить деревенские массы новостью об ожившем и заговорившем Немтыре.
— Что, Феодора Савватеевна, труба зовет? — сказал я, увидев озабоченную Бабу Ходору, торопливо что-то складывающую в некое подобие санитарной сумки.
— Нюрка Кирьянова девчонка еще, семнадцать весен недавно исполнилось. Первородка. Надо помочь. А ты давай одевайся, отведу тебя домой к деду Софрону. По пути нам. Ленька пусть поспит. Не трогай его — сам проснется.
И мы пошли. Так началась моя новая жизнь.
Глава вторая
«Деревня, где скучал Евгений была прелестный уголок». Я не аристократ Онегин, скучать мне не статусу. Да и село (именно село, а не деревня, поскольку есть церковь) Сосновка на прелестный уголок не тянула. Неряшливая какая-то, пыльная в сухую погоду и грязная в дождливую, она была разделена на две примерно равные половины широкой площадью с проторенной посредине дорогой, что вела в Солтон и далее в Спасск — городишко золотоискателей. Южная половина села и была собственно Сосновкой, хотя ни одной сосны я там не видел, да и в ближайшей округе сосен не наблюдалось. До ближайшего соснового бора было километров десять, то бишь верст; про километры здесь слыхом не слыхивали.
Северная половина села называлась Мшанкой по имени маленькой речки скорее ручья на берегу, которой она и расположена. Речка Мшанка брала свое начало из пресловутого Ведьмина Омута, который же, не смотря на свое странное название, был обыкновенным, хотя и довольно глубоким озером, располагавшимся в километрах четырех от села. До озера добраться можно было лишь по тропинке, петляющей между зарослями кустов и деревьев.
У озера была дурная слава, и местные жители редко навещали его. Лишь вездесущие мальчишки регулярно наведывались туда, чтобы половить громадных карасей, искупаться и потом хвастать, что они не испугались побывать в страшном месте. Собственно и Архипка с Ленькой пошли на озеро за тем же самым. И в Ленькином случае, недобрая слава Ведьмина Омута нашла подтверждение. Но полной информацией о случившемся владеет только Баба Ходора. Разглашать ее у Бабы Ходоры нет ни какого резона, поскольку и сама она находится под подозрением в колдовстве.
В ученики к ней я втерся без труда. Просто на следующий день она пришла к нам, попила с дедом чаю, поговорила по душам, а по ее уходу дед сказал мне:
— Пойдешь к Савватеевне. Учить она тебя будет. Смотри — не балуй. А то, летна боль, таволожка по твоей заднице давно соскучилась.
Таволожка это гибкий прямой прут из кустарника, который местные называют таволожником. Почему его так называют я так и не понял. Из прошлой жизни таволга, почему-то ассоциируется у меня с травой. (Поэт Игорь Кохановский. «Подпеваю иволге. Обрываю таволгу».) Все мои знания об таволге только из этих стихов. Дедовскую таволожку фиг оборвешь. Прутик очень крепкий. Дед с его помощью шерсть взбивал, закладывая валенки. Предмет в воспитании молодого поколения сибиряков, видимо не последний. Ленька, управляющий в это время тельцем, инстинктивно почесал упомянутое место и на следующий день поскакал к Бабе Ходоре. Та для начала скормила пацану кружку козьего молока с хлебом, затем достала из сундука самую настоящую азбуку, отпечатанную типографским способом, только не цветную, показала ему буквы, заставила повторить за ней несколько раз, потом поводила перед его лицо ладошкой, усыпляя. Обратившись ко мне, сказала требовательно:
— Вылазь варнак!
— Ну что ты, Феодора Савватеена, все — варнак да варнак. Слово это у нас уже не употребляется, но значение его видимо ругательное. Ты никак обидеть меня норовишь? Не
