в тюрьму. Огромное количество людей… Удушающее зловонье…»
Ролли тоже пригнали в Тюрьму 21 октября.
В этот день ей исполнилось 5 лет…
От Ролли: Кукла с чернильным носом
Одесса, 21 октября 1941 г. Тюремный замок 5 дней и ночей под страхом смерти
А мы все бежим и бежим…
С тех самых пор, как выскочили из этой школы, когда все вокруг нас горело и стало светло, как днем, и люди все закричали: «Пожар! Пожар!» — и стали толкаться и давить на дверь, и дверь затрещала и упала – вывалилась прямо на улицу.
И мы вместе с ней тоже вывалились и побежали…
И зачем только нас притолкали в эту дурацкую школу?
Сначала мы были дома. Ну, не у нас на Петра Великого, в доме дедушки Тырмоса, а почему-то в другой, чужой и пустой квартире на первом этаже.
И вдруг в двери этой пустой квартиры начали тарабанить и орать.
Сначала орали: «Откройте! Это дворник!»
А потом непонятно: «Дексидэць! Мама востра!»
Папа сразу схватил меня и тихо так закричал Тасе: «Это румыны! Нужно открыть!»
Но Тася открывать не захотела и закричала: «Нет! Нет! Бежим! Быстрее!»
И побежала. По комнате. Быстро так. К окошку. И стала дергать его и открывать, и открыла, и протиснулась через него на улицу, и закричала уже оттуда, с улицы: «Тут низко! Давай ребенка!»
Папа поднял меня и передал Тасе через окошко. И сам тоже вылез. И тут нас как раз и поймали, те самые чужие солдаты, которые тарабанили раньше в дверь.
Ух, как они сердились. И размахивали руками и винтовками.
И ругались по-ихнему. А потом успокоились немножко и погнали нас этими винтовками по улице. Сначала по нашей, по Петра Великого. А потом по Садовой. Мимо Цирка, куда я ходила с папой смотреть лошадок и клоунов.
Гнали нас, гнали и подталкивали и в конце концов притолкали на наш Новый базар, куда я ходила с бабушкой Идой за черешнями.
Бежим по базару…
А на земле, странно как-то, вещи всякие валяются – шапки какие-то, и сумки, и куклы, и еще что-то совсем уже непонятное. А на карусели, на большой круглой карусели с разноцветными лошадками и колясочками, на которой все дети катаются, когда приходят на базар с бабушками за черешнями, теперь почему-то люди висят. И тетки, и дядьки. Грязные. Растрепанные.
Ничего себе!
Я хотела поднять одну куколку, маленькую, и нагнулась уже и руку протянула, но папа закричал на меня: «Не смей! Не трогай! Ничего не трогай! И не смотри! Никуда не смотри!»
Я обиделась.
Ну и ладно. Не буду я ничего трогать. Подумаешь, очень нужно!
Но как это не смотреть? Закрыть глаза, что ли?
Тут папа схватил мою голову и больно прижал ее к своему боку, и мне взаправду пришлось закрыть глаза.
Но мы на самом деле уже прибежали. В эту школу дурацкую прибежали. Поднялись по лестничке и хотели войти в класс. Но никак не могли, потому что людей там целое море было. И все почему-то плачут и кричат.
Ну, мы немножко постояли у двери, возле шкафа с книгами. А потом папа осторожненько взял этот шкаф и положил на пол. И мы все чудесно на нем устроились. Папа сказал, что теперь ночь, и что нужно спать, и что этот шкаф теперь будет наша кровать.
Но я совсем не хотела спать. Я хотела кушать, и вообще я хотела домой. И уже совсем-совсем собралась плакать, но папа открыл дверцу шкафа и вытащил оттуда большую книжку с картинками и стал читать мне сказку: «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…».
Я эту сказку и сама давно знаю, у меня и книжка про нее дома есть, но все равно было интересно, особенно потому, что на картинке была нарисована маленькая собачка и тетка такая в шляпе.
А на другой картинке – большущая злая собака.
Ну, вы знаете – это когда маленькая уже выросла.
Я, наверное, слушала-слушала и заснула, потому что вдруг слышу кричат: «Пожар! Пожар! Нас подожгли!»
И мы уже не лежим на шкафу, а стоим у двери и вокруг нас светло, как днем.
Я на руках у папы. А вокруг нас люди. И дышат на нас, и толкаются. И мы все вместе давим на дверь.
И дверь затрещала и… вывалилась.
И мы вместе с ней тоже вывалились и побежали по улице.
Тася бежала впереди, а мы папой сзади.
И тут я вдруг вспомнила и закричала: «Папа, папа! А где моя большая книжка с картинками? Дама сдавала в багаж – диван, чемодан, саквояж? Мы забыли ее там на шкафу! Давай вернемся! Я хочу вернуться за книжкой!»
Но папа, сердитый такой, бежит и молчит, и даже говорить ничего не хочет.
А потом мы почему-то уже не бежим, а идем тихонько, и папа уже не несет меня на руках, а держит за руку и все вокруг нас темно, потому что ночь.
А потом стало как будто немножко светлее, но я уже очень устала и заплакала, и папа, как всегда, стал меня уговаривать: «Ну, не хнычь, не хнычь. Видишь, уже светает. И мы уже на Пушкинской. Сейчас повернем на Троицкую, а там, за углом, дом дяди Тимы. Дядя Тима нас спрячет. Мы покушаем, отдохнем. Там нас никто не найдет».
Да я знаю, конечно, дядя Тима – большой папин друг, он нас спрячет. Стоит только завернуть за угол на Троицкую, и зайти в подъезд дяди Тиминого дома, и подняться по деревянной лестнице на стеклянную дяди Тимину веранду, и там нас уже никто не найдет.
Я сама много раз пряталась на этой веранде, когда мы играли в прятки с Вовкой, дяди Тиминым сыном. Когда еще не было войны, и Вовка еще не ушел на фронт.
«Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать,
Кто не спрятался, я не виновата».
Нет, на той стеклянной веранде нас уж точно никто не найдет.
Было уже совсем светло, когда мы повернули за угол, на Троицкую. И тут нас как раз и нашли. Нашли и поймали чужие солдаты, похожие на тех, которые гнали нас вчера через Новый базар, в школу, которую подожгли и которая теперь, наверное, совсем сгорела, вместе со всеми людьми, которых туда натыкали
Солдаты стали кричать: «Жидан, жидан!» — и толкать нас, и подгонять своими ружьями к
