свои подсчёты, ответил. — Это можно. А машина сдюжит?
— Сдюжит, — уверенно кивнул Путилин. — Чуток потише, но пойдёт точно. Ты знаешь… Ей, главное, ехать, — машинист не без удовольствия похлопал по гулкому боку топки. — Вот бы только помощника мне нашёл. На уголь поставить. А то я тут уже, как раб на галерах…
Кочегара и правда, не хватало. Помер он с месяц назад и лежал теперь где-то в ледяной степи, зарытый прямо на насыпи железнодорожного полотна.
— Пожалуй, из новеньких и найду, — согласился Лаврухин.
— Хоть не просто так уголёк им давать, — вдруг добавил Путилин, и, поймав удивлённый взгляд собеседника, пояснил. — Да, были тут ходоки… Просили. Обещали пути освободить.
— А ты что же?
— Ну, отсыпал мешок. Жалко же… Помёрзнут, — машинист грустно и даже как-то виновато посмотрел на коменданта. — Ты бы это… Поговорил с ними ещё. Ну, как ты умеешь, по-дипломатически. Нам ехать надо. Машине стоять нельзя.
— Нашёл дипломата…
Лаврухин хмыкнул и вышел, про себя обругав Путилина «либеральничающим гуманистом» и ещё парочкой мудрёных слов. А в тамбуре снова встретился взглядом с курящим Венечкой.
— И всё-таки желательно бы иметь определённость. Когда же мы поедем?
— Скоро! — ответил комендант, пытаясь сохранять самообладание. — Людей заберём и поедем. Займите своё место.
— Позвольте! Каких людей?! С какой стати?! Мы тут все за билеты платили… — Венечка хотел привести ещё какие-то аргументы, но Лаврухин уже спрыгнул с подножки и зашагал вдаль по снегу, а выходить на мороз за комендантом интеллигенту совершенно не хотелось. Он докурил сигарету и отправился в купе с твёрдым намерением выпить чаю — непременно с лимоном и сахаром.
* * *
Лагерь «ситдаунов» растянулся вдоль всего железнодорожного полотна. Старые торговые палатки были выставлены неровными рядами, иногда прямо по рельсам. Кое-как укреплённые натасканными со всей округи гнилыми досками, кирпичами, листами проржавевшего железа, каким-то тряпьём и прочей ветошью — они и представляли типичное жильё местных обитателей. Кажется те, кто изначально сюда пришли, просто очень боялись пропустить свой поезд. Но время шло, а заветный локомотив так и не показывался на горизонте. Сменялись поколения, забывались прошлые цели, и вот уже ожидание лучшей жизни постепенно стало самой жизнью. Теперешние обитатели лагеря, похоже, и сами больше не помнили, зачем сидели. Чумазые и оборванные, они жались друг к другу около костров, горящих внутри дырявых бочек. Очевидно, и внутри продырявленных душ этих людей, ещё тлел какой-то странный огонёк надежды, подпитываемый или собственной полурелигиозной верой, или личным фанатизмом их лидера. В любом случае всё здесь делалось или не делалось исключительно по воле пузатого бригадира Коровчука.
Он по-турецки сидел на горе старых покрышек и своим широким раскрасневшимся лицом и вывалившимся через ремень жирным пузом, напоминал Лаврухину какого-то азиатского хана. Не вынимая рук из карманов и никак не здороваясь, комендант сразу перешёл к делу:
— У нас были договорённости.
— Не слышал такого… — ответил Коровчук, чуть перемещая на покрышке свой толстый зад.
— Обещали же Путилину.
— Ну, — физиономия бригадира расплылась в сальной ухмылке, — ему, может, и обещали, а вам нет.
— Какая разница? Вы сказали, что освободите пути.
— Наверное… Но мы же не говорили, что будем это немедленно выполнять, — не сводя взгляда с опешившего коменданта, толстяк продолжил. — Вы нам лучше ещё угольку отсыпьте. Одного-то мешка мало будет…
— Нет, — сдавленно выдавил из себя Лаврухин.
— То есть, как это? Вы же… обязаны нам помочь.
Голос коменданта сделался твёрдым и приобрёл металлические нотки.
— Безусловно. Но никакого угля вы от нас больше не получите. Завтра поезд тронется. Желающие могут сесть и поехать с нами, остальным, так или иначе, придётся освободить пути. Всем всё ясно?!
Последние слова он буквально прорычал, поэтому Коровчук даже замахал своими пухлыми ручками.
— Хорошо-хорошо! Не будем горячиться, гражданин начальник. Идёт! Поедем! Но, в конце концов, нам нужно собраться, всё обдумать… Дайте хотя бы до послезавтра срок?
— Ну, ладно, — смягчился комендант. — Но завтра я ещё приду.
Он колючими глазами обвёл притихших вокруг людей. Все они смотрели в ответ: кто со страхом, кто с угрозой, кто с непониманием. Похоже, что в этом худощавом высоком человеке в шинельке и фуражке, они впервые увидели какой-то иной смысл, какую-то иную силу — совсем не такую, какая была у тучного бригадира — и этим она их одновременно и привлекала, и пугала. Лаврухин отвернулся и, ощущая спиной человеческие взгляды, пошёл назад к эшелону. Стянуть с себя нестерпимо жмущие сапоги, сунуть замёрзшие ноги под колючее верблюжье одеяло и, растянувшись на проводницкой полке, забыться сном — вот, пожалуй, и всё, чего он сейчас хотел.
* * *
Поутру Лаврухина разбудил истошный крик: может, бабий, а, может, и нет, но истеричный и какой-то визгливый. Впрочем, через минуту выяснилось, что кричал стареющий Венечка. Из его путаных объяснений следовало, что некто напал ночью на машиниста Путилина, по всей видимости, убил и скрылся. По снегу от паровоза в сторону лагеря действительно тянулся кровавый след. Металлический пол тамбура и скоба двери, ведущая к тендеру и кабине — тоже были перепачканы кровью. Вот только «убитый» сидел всё тут же, прикладывая к разбитой голове платок. Лаврухин даже не знал чему больше удивиться: внезапному воскрешению, или тому, откуда Путилин достал платок, который в его промасленных чёрных руках казался белоснежным.
— Ну, вроде живой, — отметил комендант.
— Да вы гляньте на нашего рулевого! У него же рука трясётся! — продолжал причитать Венечка. — Как он теперь состав поведёт?!
— Да в порядке я, — недовольно пробубнил Путилин. — Обидно, что моим же ведром меня огрел…
— Кто?! Детали! — насел Лаврухин, отодвигая ставшего бесполезным интеллигента.
— Да не разглядел. Захотел по нужде выйти. Смотрю, кто-то в тендере копается. Шугнул. А он, видать, с перепугу меня… По фигуре вроде молодой.
— Ясно. «Ситдауны» эти наведались. Уголёк им наш нужен. Проторили дорожку, — озвучил комендант очевидный вывод и задумчиво посмотрел в сторону лагеря.
Там, где-то на конце сходящихся в точку рельсов, пестрели палатки и поднимался чёрный дым, но не было видно никакого движения.
— А вы ещё этих, с позволения сказать, граждан хотели к нам в поезд определить… Звери они там все! — поддакнул Венечка, но на него снова не обратили внимания.
— Не придёт никто, — проговорил Путилин. — А нам ехать нужно… Машина должна двигаться, а то совсем встанем. Смазка загуснет — поршни заклинит, а если ещё трубопроводы во внутреннем контуре замёрзнут и гайки разопрёт…
— Вот и займись внутренним контуром. Закручивай свои гайки! — огрызнулся Лаврухин. — А на внешнем уж я. Сказал — «до завтра», значит — до завтра.
Поплотнее надвинув фуражку и
