в корабельных дебрях. Наконец он вынырнул через люк на квартердек и вдохнул свежий воздух.
Бо́льшая часть корабельной команды, включая Байрона, была разделена на две вахты – примерно по сотне человек в каждой, – пока одна смена работала наверху, вторая отсыпалась внизу. В темноте Байрон услышал торопливые шаги и невнятный говор. Здесь были люди[108] из всех слоев общества, от денди до городских бедняков, которым приходилось из заработной платы рассчитываться с казначеем Томасом Харви за свою робу и столовые приборы. Кроме корабельных мастеров – плотников, бондарей и парусников – на корабле обитало множество представителей других профессий.
Как минимум один член экипажа, Джон Дак, был свободным чернокожим моряком[109] из Лондона. Британский флот защищал работорговлю, но нуждавшиеся в опытных моряках капитаны часто нанимали свободных чернокожих. Хотя на корабле не было такой жесткой сегрегации, как на суше, дискриминации никто не отменял. А Дак, не оставивший после себя никаких письменных свидетельств, подвергался опасности, не грозившей ни одному из белых моряков: пойманного за пределами страны, его могли продать в рабство.
Также на борту находились десятки юнг – некоторым, возможно, было всего шесть лет, – готовившихся стать обычными моряками или офицерами. Но имелись тут и старики – коку Томасу Маклину было за восемьдесят. Несколько членов экипажа были женаты, имели детей – штурман и главный навигатор корабля Томас Кларк даже взял с собой в экспедицию маленького сына. По выражению одного моряка, «военный корабль можно вполне заслуженно назвать миниатюрной моделью мира, в которой представлен образец всякого человеческого характера, как хорошего, так и плохого»[110]. Среди последних он отмечал «разбойников, грабителей, карманников, распутников, прелюбодеев, азартных игроков, пасквилянтов, множителей бастардов, самозванцев, сводников, тунеядцев, хулиганов, лицемеров, щеголей-альфонсов».
Британский флот славился умением сплотить пеструю толпу непокорных в «братьев по оружию», по выражению вице-адмирала Горацио Нельсона. Увы, на «Вейджере» было слишком много непокладистых и неуемных членов экипажа, в том числе помощник плотника Джеймс Митчелл. Байрона он напугал даже больше, чем боцман Кинг, – в нем будто клокотала необузданная ярость. Впрочем, пока что никто наверняка не знал истинной природы товарищей по плаванию: долгому опасному путешествию только предстояло обнажить их души.
* * *
Байрон занял свое место на квартердеке. Вахтенные не просто наблюдали, они принимали участие в управлении сложным кораблем, никогда не спящим и постоянно движущимся левиафаном. Ожидалось, что Байрон, как гардемарин, будет помогать во всем – от установки парусов до передачи сообщений офицеров. Он быстро обнаружил, что у каждого есть свое рабочее место, указывавшее не только на то, где он трудится, но и на то, каково его место в иерархии. На вершине – командовавший с квартердека капитан Кидд. В море вне досягаемости любого начальства он обладал огромной властью. «Капитан для экипажа становился отцом и исповедником, судьей и присяжным, – писал один историк. – Его власть над ними была большей, чем у короля – король не мог приказать выпороть человека. А капитан мог приказать и приказывал своим людям вступить в бой и тем самым властвовал над жизнью и смертью каждого на борту»[111].
Лейтенант Роберт Бейнс[112] был старшим помощником капитана «Вейджера». Ему было около сорока, во флоте он прослужил почти десять лет и представил от двух бывших начальников-капитанов аттестации, подтверждающие его профессионализм. Многие члены экипажа считали его безумно нерешительным. Хотя лейтенант происходил из знатной семьи – его дед Адам Бейнс был членом парламента, – его частенько звали Бинсом, что, осознанно или нет, казалось уместным[113]. Он и другие дежурные офицеры несли вахту и следили за исполнением приказов капитана. Штурман Кларк и его помощники прокладывали курс корабля и отдавали приказы держать верный курс рулевому старшине, рулевой старшина, в свою очередь, командовал двумя рулевыми.
Отдельной стратой были специалисты не морских ремесел: парусный мастер, латавший парусину, оружейник, затачивающий клинки, плотник, ремонтирующий мачты и затыкающий опасные протечки в корпусе, хирург, пользующий больных. (Из-за «лоблолли» – жидкой каши, раздаваемой больным его помощниками, – последних прозвали «юнги-лоблолли».)
Моряки также подразделялись по специальностям. Восхищавшие бесстрашием молодые и проворные марсовые стремительно карабкались вверх по мачтам, чтобы поднять паруса, взять рифы[114] и работать с парусами на верхних реях, паря в небе, как хищные птицы. Далее шли баковые, служившие на носовой части верхней палубы, где они управляли передними парусами, поднимали и опускали якоря, крупнейший весом под две тонны. Баковые обычно были самыми опытными, года в море изуродовали их тела: скрюченные пальцы, задубевшая кожа, шрамы от ударов плетью. На самой нижней ступеньке[115], на палубе, рядом с ревущим испражняющимся скотом, находились «шкафутские» – жалкие новички в морском деле, которым приходилось выполнять самую тяжелую, самую грязную работу.
Наконец, в отдельную категорию входили морские пехотинцы: прикомандированные из армии солдаты, жалкие сухопутные крысы. В море они подчинялись военно-морскому флоту и капитану «Вейджера», но командовали ими два армейских офицера – невозмутимый, как сфинкс, капитан Роберт Пембертон и вспыльчивый лейтенант Томас Гамильтон. Гамильтона вначале назначили на «Центурион», однако, после того как он устроил драку на ножах с другим морским пехотинцем и пригрозил ему смертельной дуэлью, перевели на «Вейджера». Морские пехотинцы в основном помогали с подъемом и перетаскиванием тяжестей… А еще с подавлением мятежей, возникни таковые.
Чтобы корабль благоденствовал, все эти разрозненные элементы – будь то пехотинцы, матросы или офицеры – требовалось сплотить. Неумелость, промахи, глупость, пьянство – все могло привести к катастрофе. Один моряк назвал военный корабль «суммой человеческих механизмов, где каждый человек служит шестерней, шкивом или кривошипом, и все они с удивительной бесперебойностью и точностью движутся покорные воле своего машиниста – всемогущего капитана»[116].
* * *
В утренние часы Байрон наблюдал за этой «суммой человеческих механизмов». Он все еще изучал искусство мореплавания, проходя посвящение в таинственное общество[117], настолько странное, что одному юнге казалось, будто он «все время спит или видит сон»[118]. Кроме того, от Байрона, как от будущего офицера и просто джентльмена, требовалось научиться рисовать, фехтовать и танцевать и как минимум сделать вид, что он понимает латынь.
Один британский капитан рекомендовал молодому офицеру, проходящему обучение, принести на борт небольшую библиотеку с классическими произведениями Вергилия и Овидия и стихами Свифта и Мильтона. «Неверно полагать, что из любого болвана получится моряк, – объяснял капитан. – Я не знаю ни одной жизненной ситуации, требующей такого разностороннего образования, как у морского офицера… Он должен быть знатоком литературы и языков, математиком и воспитанным джентльменом»[119].
Байрону также требовалось научиться рулить, вязать узлы,
