теплых ушей и звонких носов, брали, и уходили.
Слоны уходили разогреть льдины. Слоны уходили выпить всю соленую воду. Они уходили и забирали с собой своих детей, чтобы привязать их к теплу и людям.
Слоны поднимали головы и уходили.
Слонам больше не было дома.
У слонов в носах набралось преданности — на сто шесть планет вперед. На сто шесть планет и людей на них.
Слонов звала вода.
Много холодной воды.
Знаете, как умеет звать вода?
А слоны знают.
Все слоны ушли на север.
Все-все-все слоны взяли и ушли на север.
Они уходили и уносили с собой всю нежность.
Они уходили, и за ними топало небо.
Слоны уходили разогреть льдины.
Слоны уходили выпить всю соленую воду.
Слишком много ее спряталось в лед.
Слишком много соленой воды.
Слоны уходили и забирали с собой своих детей, чтобы привязать их к теплу и людям.
Слонам катилось помогать солнце.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Все слоны ушли на север.
Если вы увидите на ледниках слонов, значит
Скоро будет теплее.
ребенок 9 / мой папа — сойка
Когда держишь на руках другого человека, прижав плотно к груди, не разберешь, чье сердце бьется сильнее — твое или его, потому сердце становится общим.
Когда держишь другого человека в сердце, то человек становится тобой, само сердце — птичьим.
А когда сердце птичье, ты сам — крылатый.
Птицы взяли и сошли с ума. Вяли на каждом шагу разноцветными букетами.
Весна пришла неожиданно. А вместе с ней неожиданно попадали все-все птицы мира.
Остался только папа.
Да,
Мой папа — сойка.
Знаете, когда-то в детстве читал, что самые золотистые птицы во всем небе — папы. Так и есть. Это не папа птица, а птица — он.
Знаете, кто он, помимо птицы?
Он человек, который всегда со мной. Который всегда во мне. Он собирает из легких воздушные шары и отпускает меня странствовать по миру. Сегодня я — в небе.
А где окажусь завтра, если вдруг мои уши — северный и южный полюса! Попробуй собери такого человека. Попробуй заставить поверить такого человека в важность теорем высшей математики, правил правописания, законов гравитации.
Он каждый раз залетает в дом и звенит:
— Немедленно слезай с потолка, мы едем в Амстердам! Там карамель на Синем мосту — фантастика, как китайские фонарики в Антарктиде! Посмотри-ка, все обои своими острыми пятками протер, быстрее слезай, кому говорю!
Потолок был нежно-закатным когда-то, то ли от новизны, то ли от того, что рядом было лето.
— Да и черт с ним, с потолком, нам он больше не будет нужен. Собирайся же! Когда ты в дороге, ты никому ничего не должен. Тебя ничто не волнует, никто не трясет. Лодка в океане, без внешних бурь, взлелеенная волнами. Единственная опасность — буря внутри нее (как всегда и случается в жизни двуногих). Слезай немедленно! Ты слишком глазастый для своих лет..
Он знаете, какой?
Такой человек умеет только смеяться! Сквозь таких людей можно посчитать птиц, пролетающих за их спиной, далеко-далеко на юг. Он обнимает мир. Он больше мира.
Папа научил меня улыбаться, когда очень-очень больно. Потому, видя улыбающихся людей, я думал, что им наверное больнее некуда, а смеющихся и вовсе приписывал к смертельно-больным.
— Ты только создавай свои миры, закапывайся в них, впадай. Я для этого куплю тебе какие угодно игрушки. По стенам прыгай, никого не слушайся, меня не слушайся.
Он появляется всегда не там, где хочет, а там, где его ждут и хотят видеть. Потому папа всегда в моей руке, я перебираю его четками, теми, с глазастыми бусинами, для строя отточенных мантр.
— Есть такие люди, которые несутся, как флаг, и считают себя достоянием, тогда как достояние — страна, которую они представляют, а не какая-то до безумия самоуверенно-разноцветная тряпка. Ты не имеешь права, понимаешь, не имеешь совершенно никакого права нести пустого себя. Лучше вовсе не иди, если внутри — пустыня.
— Но ведь и в пустыне много песка!
— Но даже ни в одной самой маленькой песчинке нет пустыни.
Мы с папой заметили, что, если смотреть человеку в душу, а не в глаза, то земля теряет свою форму.
— А что, если земля — это вечная мерзлота? Что будет, когда растает земля? Куда будут капать люди? Ведь они должны куда-то стекаться все вместе. Сидим сейчас с тобой здесь, под дождем, пьем чай, а чей-то дом в это время попросту тает, а мы любуемся на дождь, когда возможно людям больно.
Людям где-то больно, он знает это и без крыльев. Ему самому больнее всех, потому что он всегда улыбается. И не смейте держать его, трогать его, копать в него. у него душа недозревшего граната! Он, знаете ли, такой красный, надменно-кислый, но по-детски ласков.
Бывают ночи, когда я, проходя, мимо комнаты папы, смотрю в дверной проем и вижу в темноте его белую мягкую руку. Страшно хочется зайти и дотронуться до этого облака, но заботливо страшно боюсь его разбудить. Потому на кончиках пальцев пробираюсь по стенам, полу, потолку — дальше, дальше, к свету. От настоящего, чистого — к свету.
Когда держишь в руках птицу, то не разберешь, ты в гнезде или гнездо внутри тебя.
Когда птица держит тебя в своем сердце, ты становишься птенцом, попросту — равным.
Но не смейте держать птицу! Она все равно улетит. Цените гнездо, которое она свила внутри вас. Ждите ее. Цените место, которое она греет перед сном крылом в своем гнезде, для вас, ожидая.
Мой папа-птица. Птица-сойка. Птица-бунтарь. Птица-я.
ребенок 8 / мы ехали в какую-то страну
Когда я нашел себя, был, кажется, май.
Мы ехали в какую-то страну вкуса солнца и смеха моря. В ней пели гимны разноцветным пальцам. Отчего-то люди в этой стране принимали на веру две шутки: что мир был создан рукообладающими, и что я не люблю тебя.
Когда я нашел себя, ты была сбоку, спящая, доверившая мысли моему плечу.
Мы ехали в какую-то страну цвета чаек и голоса ветра. Мы ехали оставить себя в ней.
Я пытался задержать внутри воду, не дать ей вылиться, но ничего не получалось, потому попросту промокал щеки рукавом и считал за тебя слонов.
Когда я нашел себя, было тепло. Это было во мне, и оно меня делало. Знаешь, как мастерят журавлей
