Когда захочешь что-то спросить или высказаться, обратись лучше ко мне: я тебя и выслушаю спокойно и напоминать о твоём месте не буду.
Не стоило ему говорить последних слов, потому что они напрочь выбили из меня все сомнения в правильности моего поступка и попытки оправдать излишне самоуверенную упёртость Лайзы. Что, как ни желание показать каждому из нас своё превосходство, приводит эту холёную особу в наш пыльно-пропахший мирок по несколько раз в месяц? У неё, наверное, даже биологические часы настроены таким образом, чтобы не отставать от графика её побуждений показать себя и пронаблюдать, как на неё смотрят другие… снизу вверх.
Андрюха не остыл, конечно, просто время на обед было не безграничным, и он двинулся дальше, а когда заметил, что я пошёл в другую сторону, крикнул:
— Ты есть идёшь?
— Сейчас, только рубашку переодену.
К полудню начало припекать и с длинным рукавом становилось жарко, поэтому я пошёл за сменной футболкой. Это было моей отличительной чертой и вызывало насмешки: я всегда брал с собой дополнительную майку или рубашку, лишнюю пару носков на всякий случай — если похолодает, испачкаюсь или ещё что-то, да банально наткнусь на что-нибудь в спешке и порву одежду. Знал же, где работаю. В бытовках, которые стояли по периметру здания, было довольно комфортно: они были рассчитаны на несколько человек, в них имелся душ, шкафчики. Здесь можно было помыться, переодеться, просто передохнуть. Моя сумка — не та, с которой я приехал, а поменьше, типа рюкзака — еле помещалась в отведённый мне отсек общего стеллажа в нашей подсобке. Пока шёл к ней, стягивая запыленные перчатки с рук, в оконном проёме заметил, как Дуглас и его коллеги осматривают залитую бетоном дорожку. Лайзы с ними не было. Я даже подумал, что после произошедшего она раньше остальных ушла в автомобиль, а может и вовсе уехала.
Я начисто вымыл руки и, поставив свою сумку на пол, сел возле неё на корточки и расстегнул, чтобы вытащить футболку. Рубашка уже кое-где прилипла к коже, и мне не терпелось снять её. На дверной скрип я сначала не обратил внимания, поскольку в подсобке хранились не только мои вещи, только удивился, кто это у нас такой робкий — обычно парни вваливались внутрь, с размаху открывая дверь настежь. Я повернул голову налево, но яркий луч, пробившийся в окно, ослепил меня ненадолго, и помешал сразу увидеть вошедшего. Отклонившись вбок, я так и окаменел в неудобной позе: на пороге, придерживая за собой дверь, чтобы та не хлопнула, стояла Лайза. В её руках я уже не увидел папки, только телефон, но она была всё так же внешне скована, как там, на площадке, хоть здесь было чище, я был один и как уже успел убедиться, не представлял собой сколько-нибудь стоящего для неё противника.
Она бегло осмотрела комнату, а я продолжал наблюдать за ней, даже не раскачиваясь на согнутых ногах.
Лайза замерла, смерила меня спокойным взглядом, а затем спросила:
— Можно без официального знакомства?
— Вы уже обошлись без него, — я отодвинул от себя сумку, выпрямился в полный рост и повернулся лицом к двери. Мне казалось бестактным продолжать копаться в вещах вместо того, чтобы уделить внимание Лайзе: раз уж она решилась поговорить наедине, значит, разговор того стоил.
— Как тебя зовут?
— Матвей.
— М… Мэ… — она напрягла мышцы лица, посмотрела вопросительно, но так и не сумев произнести моё имя, сразу же оставила эту затею. — Я не люблю, когда люди составляют обо мне ошибочное мнение.
— Вам разве не всё равно, какое у нас складывается мнение? — Мы были одни, и я уже не старался щадить её самолюбие, но всё же переходить на откровенную грубость себе бы не позволил.
— У нас? Кого ты имеешь в виду?
— Всех, кто работает на объекте. Вообще всех ваших подчинённых.
— На самом деле у меня не так много подчинённых… — Она сделала шаг вперёд и поставила свои стройные ноги ровно одна к другой; прямые носы её туфель устремились на грязные и стоптанные моих кроссовок. — Я произвожу впечатление человека, которому безразлично то, что думают о нём окружающие?
Она повела беседу таким уравновешенным и лишённым заносчивости перед собеседником тоном, что я оторопел и стал казаться самому себе спесивым хамом, который предвзято относится к людям.
— Извините, возможно, мне сегодня просто показалось…
— Возможно, тебе сегодня действительно многое показалось. Например, что ты можешь вмешиваться в чужую работу, в чужие планы. Только ты не учёл тот факт, что люди, которых ты, так сказать, хотел поправить в моём лице (я не берусь предположить, что ты хотел кого-то оскорбить), прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, прошли подготовку в лучших учебных заведениях не только страны, но и мира.
— Простите, что перебиваю, но вы хотите сейчас уколоть меня уровнем моих знаний? Моего образования? Или что? Я не понимаю.
— К тебе лично у меня никаких… претензий нет. Я тебя впервые вижу.
— Тогда кого вы сравниваете? Остальных рабочих? С собой? Это что… Для чего это?
Она широко раскрыла глаза, взмахнув россыпью длинных ресниц:
— Не считаешь ли ты, что я прихожу сюда самоутверждаться?
Я молчал, а в это время капля пота заскользила по моей спине, и я слегка наклонил шею вперёд, чтобы рубашка натянулась и избавила меня от этого щекочущего дискомфорта. Без сомнения, мой жест она приняла за утвердительный ответ и выдохнула:
— Немыслимо!..
Я поспешил внести ясность, хотя не считал её предположение таким уж ошибочным:
— Если вы думаете, что я…
Правая рука, до этого спокойно свисавшая вдоль её тела, вдруг сжала ладонь в кулак (он был такой маленький, как кукольный), а затем разжала его в напряжённые вытянутые пальцы.
— Ты хочешь сказать, что сегодня там, — она махнула рукой назад, в сторону выхода, — я не выполняла свои обязанности по контролю за подготовкой объекта к сдаче и не отстаивала свою точку зрения, а вела себя профессионально безграмотно — просто… ставила тебя… всех вас… на место?
В ней с той же силой разгорелся азарт, с которым она доказывала мне свою правоту ещё минут пятнадцать назад. Во взгляде появилось уже не просто высокомерие, а властность. Вот оно что! Ей непременно нужно было добиться от меня признания своей ограниченности и того, что я непозволительно «зарвался». Это же надо: пересилила себя, пришла сюда вслед за мной. И для чего? Ей всего лишь надо было, чтобы последнее слово осталось за ней! Не только там, «на публике», а и между нами! Она, наверное, ещё
